Как вложиться в красивое прошлое

Между тем, инвестиционная функция произведений искусства и антикварных вещей — роль куда более тонкая, чем кажется на первый взгляд. Примечательно, что инвестиционный потенциал старины и рукотворной красоты человечество осознало сравнительно недавно — к концу позапрошлого века, в 1870-м. А до того в оценке произведений искусства практически отсутствовала монетаристская составляющая — на первом месте был эмоционально-эстетический подход — простодушное «нравится/не нравится», «красиво/некрасиво».

Многие старинные атрибуты красивого быта и в дни своей новизны, в момент изготовления стоили объективно дорого, если были сделаны из драгоценных металлов. Но на собственно антикварную ценность предмета  присутствие благородных металлов в его конструкции или отделке не влияет так буквально, как кажется.

— Что выгоднее покупать — изделия из золота или из серебра? — вопрос так не ставится, — поясняет Екатерина Каршеник, директор и владелица салона «Антиквариатъ на Николаевскомъ». — Материал тут отнюдь не все решает. И страна происхождения тоже. Например, общим местом, расхожей истиной стала ценность советского фарфора. Да, советский фарфор ценен, это неоспоримо. Но советский фарфор очень разный, как и любая другая большая материальная среда. Так, есть массовка 1950-60-х, заведомо многотиражная — ассортимент сувенирных отделов всех советских универмагов. И есть изделия тех же самых лет, создававшиеся в малом количестве экземпляров, мелкосерийные вещи. Отличить одно от другого, правильно вложиться именно в редкое, мелкосерийное изделие, а не в ширпотреб или современную подделку — это по силам лишь опытному коллекционеру.

Фарфор — это именно тот инвестиционно-коллекционный объект, который максимально комфортен для собирателя. Тут граница между профессиональной вовлеченностью и неутомительной заботой об изяществе быта тонкая и относительная: фарфор чаще интегрируют в интерьер, в виде отдельной витрины или целого экспозиционного кабинета он не у многих. Такая система хранения —именно для концентрированных профи. Майсен или Ломоносовская мануфактура — тоже вопрос субъективного выбора. Авторитетные «майсенисты» и «ломоносовцы» относятся друг к другу почтительно, взаимно уважая приоритеты визави. Не менее велико и сообщество почитателей бренда SITZENDORF, отдельный круг — собиратели датского художественного фарфора — очень интересного по стилю, сюжетно разнообразного и элегантного.

— Майсен или Зитцендорф, немцы или датчане, ЛФЗ или Дулево — это вопрос чисто  личностных симпатий, —  комментирует Екатерина Каршеник. — Кому что ближе. Конечно, есть и сугубо предметные параметры. Например, Майсен — более ювелирная работа. Он, так сказать, «более коллекционерский», для хранения за стеклом. Датский фарфор — для открытых полок, для кабинетов. Он в меньшей степени сокровище, в большей степени — средство украшения повседневности. Датская художественная традиция младше немецкой — ей полтора века, но она очень выразительна и самобытна. Интересно, что у датского фарфора лучше информационная поддержка, нежели у немецкого — он отлично каталогизирован, по нему много справочной литературы, идентификационных таблиц, у него изначально более проработанная и упорядоченная система маркировки. Там и авторство, и градация по редкости. Датская фарфоровая индустрия сама себе создала систему информационной поддержки. А у немцев, при всей их педантичности, эта система, как ни удивительно, более расплывчата. Есть много брендов второго ряда, которые дилетанты принимают за Майсен. Это как в живописи: видишь резкую светотень и много мускулов — значит, Караваджо. Хотя это может оказаться вовсе не Караваджо, а неаполитанский испанец Хосе де Рибера.

Татьяна Сокольская, эксперт-искусствовед салона «Антиквариатъ на Николаевскомъ»  подчеркивает, что фарфор с инвестиционной ценностью — это всегда ручная работа. Только ручная роспись, никаких принтов. Они — признак массового товара.

— Причем, художественная ценность изделия не обязательно подразумевает его мелкотравчатую детальность. Например, в статуэтках 1920-х и 1960-х  — не редкость редуцированные, упрощенные формы, когда силуэтная выразительность важнее анатомической детальности персонажа. Бывают в этой сфере и ценовые спады. Например, фарфор от ЛФЗ в начале 2000-х ценился очень дорого, но потом чуть подешевел. Не потому что как-то подурнел. Просто на пике бума цены на изделия ЛФЗ были завышены, а сейчас они вернулись к естеству, стали объективны, — рассуждает Сокольская. — Есть в антиквариате и субъективный фактор моды. Например, у столичных коллекционеров, в Москве и Петербурге сейчас в моде русский стиль времен Александра II и Александра III— довольно долгое веяние 1860-90-х, оставившее яркий след в предметной культуре. А Новосибирск к этому тренду пока равнодушен. И, возможно, вообще с ним не соприкоснется.

Есть тема, от которой знатоки инвестиций в старинное предостерегают новичков буквально хором и громогласно. Имя этой теме — монеты, медали и ордена. Нумизматика и отечественные ордена — очень рискованные группы антиквариата, на которых дилетант может подорваться как на мине. Ордена младше 1917 года вообще вне рыночной ротации — операции с ними уголовно наказуемы. Для антикварного рынка дозволены только иностранные ордена и ордена и медали дореволюционной поры. Все советские награды — тема заведомо «неприкасаемая». И все предложения на эту тему — это, как говорится, от лукавого. В общем, с наградными знаками нужно быть осторожнее. Только старинные и заграничные. И помним, что незнание закона не освобождает от ответственности. А нумизматика, в свою очередь, трудна для дебютанта, потому что в этой сфере сейчас огромный слой подделок.

Хорошее вложение средств — каслинское чугунное литье дореволюционной выделки. Отличить его от современной продукции этого завода осведомленному человеку достаточно просто.

— Каслинское дореволюционное литьё — совершенно особый предметный слой, — поясняет Татьяна Сокольская. — Это матовая поверхность с серебристым глубинным мерцанием, никакого «гуталинового» глянца, столь характерного для каслинского ширпотреба. Это тончайшая деталировка. Каждый формовщик указан. Секрет того благородного цвета — «нечерного черного» — мягкого, с серебристой нутряной искрой — утерян навсегда. По нему можно опознать дореволюционные изделия. И даже при сохранности литьевых форм повторить их один к одному теперь невозможно — нет того цвета, нет той текстуры. К слову, в дореволюционной художественной отрасли чугун и бронза числились материалами-соперниками. Бронзовые изделия 1880-1900-х сейчас очень ценятся. Но они и изначально были отрадой богатых, украсить ими дом мог не каждый. Для тех, кто не мог позволить бронзу, существовал художественный чугун — тоже очень выразительный. А потом — шпиатр. В чугуне наши художники достигли таких высот, что русский чугун уже не воспринимался как бюджетная замена бронзе — он стал самодостаточной вещью. И очень ценной. Например, на моей памяти один из антикваров купил дореволюционную каслинскую скульптуру, а через пять лет продал ее через тот же самый салон с существенной прибылью. Но пять лет — это минимальный срок. Лучше бы выдержать подольше, чтоб вещь нажила свою ценность. Ты вкладываешь деньги,  и они в любом случае не обесценятся. Покупать чугун или бронзу — это уже профессиональное коллекционирование. Можно покупать предметы интерьера, например, каминные или стенные часы из бронзы или шпиатра (сплав олова, цинка и меди). Шпиатр податливее в технологическом смысле и обладает высокой декоративностью. Но даже вещи из удешевленных материалов — когда шпиатр заменяет бронзу или серебро — это все равно арт-объекты, ручная работа.  В вещах 19 века ручная работа обязательна.

Интересный вектор и для вложений, и для коллекционерского хобби — европейская и американская бижутерия начала-середины 20 века.  И пусть вас не смущает слово «бижутерия». Это отнюдь не безделушки из районного универмага, которые и сформировали у наших людей пренебрежительное восприятие бижутерии. Европейская бижутерия — это  14 карат позолоты, это очень качественное стекло.

— Показателен, например, вот такой казус, — вспоминает Татьяна Сокольская. — У одной нашей клиентки украли подобный браслет — выковыряли камушки, полагая, что он золотой и с драгоценными камнями. Потом его и нашли расковырянным. Бижутерия — вообще очень понятная группа  для коллекционирования. Ты ее коллекционируешь и одновременно носишь. Тема бижутерии сейчас на волне. У коллекционеров, «пришедших в тему» пять-десять лет назад, сейчас все на 4-5 умножилось — капитализация налицо. Чем ближе к началу 20 века, тем вещица дороже. Вещи без клейма — дешевле.

Винтажная одежда — тоже интересна как предмет коллекционирования, поскольку позволяет стабильно окупать свое хобби. Ярчайший федеральный пример того же ряда — Александр Васильев.

Антикварные игрушки — хорошая тема инвесторского коллекционирования, тоже позволяющая заработать и на выставочной жизни. Но, увы, не в Новосибирске. Антикварные игрушки — в основном куклы. А в нашем городе эта тема не очень развита, нет ни обменного рынка, ни коллегиального сообщества. Долл-арт — есть, долл-антика — нет.

Коллекционирование живописи — достаточно эффективное в инвесторском смысле хобби.

«Задача искусства — не столько приумножить, сколько сохранить»

— А еще это очень хорошая школа в плане развития экспертных компетенций, — дополняет Татьяна Сокольская. — Конечно, когда человек дебютирует в этом деле, полагаясь только на свой вкус, он дров наломает. Но чем больше он будет покупать и искать, тем быстрее его вкус будет развиваться. Хотя некоторым удается сразу. Например, есть люди, начавшие покупать картины сразу после смерти того или иного художника, они буквально открывали золотую жилу. Так, в разы вырос Грицюк. И это художественное наследие достаточно обильно. У советских художников, во всяком случае. Советские художники — они же ещё и плодовиты были, ибо работали в темпе всех прочих граждан — в мастерские на работу ходили, на полный рабочий день, трудовые книжки имели. В общем, никакой ленивой богемности, планово-учётная продуктивность. Потому-то предметный массив советской живописи большой, его хватает на многих.

Для успешного дебюта в антикварно-художественном коллекционировании важна стартовая осведомленность. И нажить ее теперь гораздо проще, чем 15-20 лет назад.

— Сейчас много литературы, есть курсы в Москве и Петербурге, — подтверждает Екатерина Каршеник. — То есть, на уровень серьёзного коллекционирования можно выйти достаточно быстро. В лекции и курсы есть смысл всерьёз вкладываться — это твой интеллектуальный (и функциональный!) капитал, который пригодится сразу. И, конечно, очень важна практическая «насмотренность» — накопительный навык, который приобретается в музеях.  В целом, такое собирательство, дело кропотливое, неспешное, оно не для инвесторов с «биржевым» темпераментом. Долгосрочность этих вложений буквально межпоколенческая — они становятся не просто имуществом, а семейными реликвиями, переходящими от отца к сыну, от деда к внуку. Потому мы, например, к каждому объекту, проданному в нашем салоне, составляем паспорт вещи — детальное искусствоведческое заключение, написанное академическим языком, её информационное сопровождения, фактически, образующее её ауру.

— Вообще, само понятие «инвестиции» тут особо трактуется, — резюмирует Татьяна Сокольская. —  Коллекционирование антиквариата — это не накопление сокровищ, которые будут скапливаться в слои. Коллекционирование — это творчество. Мы не говорим о безусловных ценностях вроде картин классиков. Если человек купил картину Рембрандта, он, конечно, всегда будет в прибыли. Да, абсолют антикварного мира — это такое же сокровище, как и бриллианты. А средний сегмент антиквариата — это еще и сфера эмоциональной самореализации.  В это надо проникать эмоционально. Чем больше ты в это вкладываешь душу, тем больше тебе потом вернётся. Замечено, что антикварное коллекционирование проявляет оттенки человеческого «я». У многих антикваров собираемые предметы удивительно и ярко отражают их характер — они как будто во взаимном родстве.

Фото: предоставлены салоном «Антиквариатъ на Николаевскомъ»