Модернизм на пути к классике

Выставка Анатолия Никольского — пожалуй, одна из крупнейших временных экспозиций Новосибирского художественного музея: в крыле на улице Свердлова она занимает целую анфиладу первого этажа и даже выплескивается в кассовый холл.

В биографии художника она тоже одна из самых больших. Правда, речь идет о биографии художественной, которая дольше телесной: Анатолия Никольского на свете нет уже два года.

Причем для слова «уже» требуется некоторое вербальное напряжение: художественное сообщество Новосибирска все еще не привыкло говорить о Никольском в прошедшем времени. В этом контексте в имени выставки — «За облаками» — может померещиться эзотерический привкус. Но он если и есть, то легкий, как флер высохшей на холсте масляной краски. «За облаками» — имя, между прочим, и вполне предметное. Ибо отражает одно из сюжетных пристрастий Анатолия Николаевича — он мастерски умел писать небо. «Небеса Никольского» — это особый жанр внутри жанра. Небо, к слову, получается далеко не у всех пейзажистов. Оно, например, почему-то не удается многим рисующим архитекторам. Ну, как фон для архитектурного увража получается, а как небо — не очень.

Небесная неохватность — это и об объеме выставки. Она огромна не только и не столько по числу экспозиционных единиц, сколько по разнообразию тем, техник и почерков. По разнообразию, созданному руками всего одного человека.

Примечательно, что часть работ экспозиции — уже из музейных фондов, российских и зарубежных. Никольский — художник с быстрым темпом «музеификации». Пару по этой части ему может составить разве что Николай Грицюк. Впрочем, Никольский и Грицюк при все при этом — художники абсолютно разные. Грицюк — вполне уже монументальный и сакрализованный эго-бренд Новосибирска, персонификация новосибирского живописного модернизма, уже блестящая бронзой — такая же, как Крячков в архитектуре или Аскольд Муров в музыке.

Никольский же в классика модернизма превращается буквально на глазах. И, думается, сумей он увидеть этот процесс, то отнесся бы он к нему с фирменной застенчивой иронией. Да, классик модернизма — звучит несколько странно. Но пора привыкать. Ибо кипучие арт-процессы 60-80-х — это уже история, уже наследие. Даже находки 90-х — уже наследие. К тому же именно Никольскому это двусоставное определение подходит прицельно точно. Он и классик, он и авангардист. Он и салонный, и народный.

Вообще «народный художник» (Имеется в виду не звание от Минкульта, а эмоционально-стилевой типаж. — Ред.) — эпитет несколько зыбкий и не лишенный двусмысленности. Ибо за «народность» почерка часто выдают (и столь же жадно принимают) умение потакать самым простецким запросам, умение «сделать красивенько». Слышишь «народный» — сразу вспоминаешь портрет балерины Людмилы Семеняки с пластмассовой ромашкой кисти Шилова. Так вот, у Никольского народность почерка — не приземлено-угодливая, а сложная, требующая всматривания, использования ассоциативного мышления.

Многослойное художественное образование Никольского (Алма-Атинское художественное училище, культовая ленинградская «Репа» — институт имени Репина, соперник не менее культовой «Мухи». — Ред.) дало ему отличную прививку от местечковости почерка. Нет, Никольский и милое его сердцу село Новососедово писал вдохновенно. Но на застенчивой красе родных осин никогда не замыкался, предпочитая любить мир весь и целиком. Во всем предметом многообразии. По дельте своих творческих экспедиций Никольский — вполне себе «человек планеты»: от глубинки Новосибирской области до Китая, от Русского Севера до Сирии. Кстати, его сирийский цикл ранних 2000-х — зрелище одновременно чарующее и мучительное. Ибо это мир, которого уже нет — довоенная Сирия, оттеночная и узорчатая, потонувшая в крови и пламени. Не меньше географической широты впечатлит зрителя и обширность цитатной базы. Например, китайская тема — с узнаваемым обращением к сугубо китайскому жанру «Горы и потоки». Старинные китайские туши на языке холста и масла.

Очень много аллюзий на тему пейзажной живописи Европы 17-18 веков. Так, «Ураган» 1992 года — обращение к пейзажной традиции барокко современным языком. Огромное, бездонное небо, скалы, похожие на вздыбленные волны, — все по канону барокко. Но современный мазок, вольные потоки краски. Без мелкотравчатости стиля-оригинала. Нет ощущения ряженности. Или «Гроза» — реалистичный пейзаж с дождем, изображенным в модернисткой технике. Вольные межслоевые потоки краски дают магическую узнаваемость дождя.

Никольский отдал дань всем актуальным стилям своей долгой эпохи — и брутальному стилю ранних 60-х, и пейзажной моде на «Золотое кольцо», воцарившейся в поздних 60-х. И ренессансным аллюзиям середины 70-х. И импрессионизму. И магическому реализму канадско-американского склада. И ведь везде остался собой, не «разменялся», не растворился в обживаемых стилях! Интересны в этом смысле скромные по размерам работы 1967-72 годов — пейзажи Борисоглебска. По выбору натуры и манере — «очень шестидесято». Масло по бумаге. Редкая, интересная техника на стыке акварели и станковой живописи. Нарисованы церкви — натура, ажиотажно модная в ту эпоху. Нарисованы детально, с упоением подробностями. Но без чертежной сухости, свойственной пейзажным работам архитекторов. Есть даже выражение такое — «рисует как архитектор». То есть точно, детально, но с макетной холодностью. А тут именно живопись. Равно влюбчивая и в церковь, и в небо над ней, и в луг у подножия. Это не увраж архитектора, это именно картины. А совсем рядом, буквально через зал — практически абстрактный диптих «Реквием» — нефигуративная живопись, но с очень сильным уровнем воздействия. «Реквием» — посвящение жертвам двойной железнодорожной катастрофы под Уфой — события, по эпичности ужаса сопоставимого с «Титаником». Память о нем как раз недавно вышла с документального уровня осмысления на уровень художественный. И Никольский в этой теме оказался в числе первых — без суеты и спекулятивности.

В общем, тем, кто отождествляет живописный модернизм с бессюжетностью и заумью, выставка «За облаками» порвет шаблоны. Потому что модернизм, как выяснилось, бывает и не аутичным вовсе, а вполне зрительским, диалогическим. Абстракция с эмоцией и эмпатией, а с другой стороны — реализм без фотографической занудности, реализм ощущения, аромата, мимолетного воспоминания. И да, он уже классика. В этом конкретном случае. Да, так бывает, так случается.

Фото Натальи Решетниковой