Один дома. Версия 1945-го

Для театра кукол тема войны трудна по определению — в силу специфики материала. Во-первых, для основной аудитории кукольного театра война — это очень-очень далеко. Для ребенка лет пяти даже десятилетие — огромная, неохватная эпоха. А 1941-45-е — вообще где-то за кромкой времени. Во-вторых, кукольный театр — это, в понимании неискушенного зрителя (а маленький зритель именно таков), что-то заведомо беззаботное. Милое, но близкое к миру игрушек. Ну, куклы же. В куклы же играют!

И, наконец, война в понимании современного ребенка — она, скорее, «войнушка». Сюжет дворовой игры, компьютерных «танчиков» или блокбастера, который ты заедаешь попкорном под боком у папы, болтая ногами в мягком кресле мультиплекса. Десептиконы, пыщ-пыщ-пыщ! Падай, Димка, ты убит! Не-а, это ты щас убит, я уже один раз был убит, дважды несчитово…

А война-катастрофа, война-эпоха — это слишком громадно. И, на взгляд многих «ответственных» взрослых, ненужно и неподъемно. Деточки расстроятся…

Новосибирский театр кукол не побоялся «встревожить деточек». И представил маленьким зрителям спектакль о войне, которая не войнушка. Которая целая судьба.

Маленький Никита, главный герой спектакля «Когда папа вернется с войны», этой самой войне — абсолютный ровесник. На 1941-й приходится его новорожденное младенчество, так что ожидаемый с войны папа — прекрасный, чаемый, но абстрактный образ.

Но он Никите очень-очень нужен. Потому что его мир, очерченный пределами деревенской избы и подворья, хоть и мал на взгляд взрослого, но отнюдь не уютен.

Этот мир обильно населен, полон причудливых существ, которые к Никите или уже сейчас откровенно недружелюбны, или пока себя никак не проявили, но явно что-то замышляют. Оттого Никите тревожно и страшно. А также любопытно и страшно. А также смешно и страшно. В общем, сложная у него гамма чувств.

Никитины чувства вообще абсолютно типичны — их переживал каждый ребенок 4-5 лет, оставшись дома один. Ну, помните, когда ручки на дверце шкафа кажутся глазами великана, а кухонный водонагреватель выглядит драконом, засунувшим в стену свою трубчатую шею-газоотвод. И когда ты один войдешь на кухню, он ка-а-ак вынет свою голову из стены и ка-а-ак скажет «Бууу!» (что будет потом, я даже боялся придумать — электронное реле страха милосердно выключало мою фантазию на этой мизансцене). А тени от листьев алоэ на стене — вот ужас, так ужас!

Вся разница в том, что мама Никиты не отбежала в ближнюю «Пятерочку», дабы вернуться с растишками-вкусняшками, она совсем далеко — в поле, на трудоднях. За гранью Никитиного чувства времени. Дедушка Никиты недавно умер и живет теперь на солнце. Бабушка тоже умерла. И теперь она… баня. Да, дедушка — житель солнца, а бабушка — бревенчатая постройка. У детей так бывает, ничего необычного. Так малыш Никита транскрибирует смерть. Ее как бы нет. Какая смерть, когда все вокруг живое? Вон, даже стол — это притворившийся человек. И в плетне тоже живут худенькие, правда, зловредные человечки. Все-все-все живое!

Во всяком случае со смертью можно было договориться, и она оставила бабушку и дедушку в Никитином поле зрения. А вот папа вообще на войне. С войной договориться нельзя. Что такое война, четырехлетний Никита, живущий в сибирском селе, понимает туманно, но точно знает, что война недоговороспособна и может папу забрать. И его не будет. Вообще не будет.  И защитить Никиту от недобрых жителей избы и двора станет некому, потому что тогда ведь и мама потеряется где-то в поле, в загадочных трудоднях…

Сейчас довольно трудно в это поверить, но литературная первооснова спектакля, рассказ Андрея Платонова «Детство Никиты», был в 1945 году впервые опубликован в журнале «Мурзилка».

Это, напомню, периодика для советских малышей от пяти до десяти лет. Пяти-десяти, Карл! Метафизика детского одиночества там описана Платоновым с такой магической лихостью, что Стивен Кинг мог бы позавидовать.

Так что перед режиссером Борисом Саламчевым и художником Александрой Павловой стоял еще один горизонт задач: как куклами и реквизитом материализовать фантазии Никиты на уровне здоровой зрительской эмпатии, не побуждая зрителей (ровесников главного героя, между прочим) описаться от ужаса? Надо сказать, все отлично получилось: грань между завораживающе страшным и невыносимо страшным режиссер и художник прорисовали тонко и корректно. Счастливый финал наступает на сгущении самого сумрачного отчаяния. Когда многонаселенная пустота подворья, кажется, уже готова поглотить Никиту, когда фантомы одиночества загнали малыша почти как гоголевского Хому Брута, тьму разрубает луч. Папа пришел! Папа вернулся! И мир Никиты тотчас теряет свою враждебную, избыточную населенность. Как пелось в песне к другому детскому сюжету: «…то, что ночью было страшным, стало добрым и домашним». К слову, фантомы Никиты — они где-то на стыке между монстрами из кино и классическими подкроватными бабайками, они вариативны по пугательной силе. Некоторых зрители приветствуют смехом. Но смех там дается в награду — как утешительная конфета после лекарства. Ибо цель зрелища — показать маленькому зрителю, что война — никакая вам не войнушка. Не приключение. Война страшна, беспощадна  и огромна. Но тем драгоценнее Победа. И, судя по реакции зала, целевой эффект достигнут. Зритель этого спектакля, войдя в возраст беглого чтения, точно будет критичен к дурацкому стикеру «Можем повторить!».

Фото предоставлено пресс-службой Новосибирского областного театра кукол