Театры Новосибирска. Жизнь и смерть насекомых

Театральный Новосибирск хорошо знаком с Мартином Макдонахом. Первооткрывателем этого автора стал в 2008 году театр «Глобус», выбравший для постановки именно «Королеву красоты». Началось какое-то поветрие: сразу же вослед Первый театр и «Старый дом» отметились «Калекой с острова Инишмаан», дальше был «Дикий Запад». После некоторого перерыва в освоении этой драматургии премьера split-драмы «Королева красоты из Линейна» состоялась в театре, который по недомыслию иногда называют кукольным.

Новая политика Новосибирского театра кукол все больше убеждает, что игрушечного здесь мало — все взаправду, все всерьез. Сохраняется курс на детскую аудиторию, но один за другим появляются спектакли и для взрослых, в чем лидирует режиссер Эльмира Куриленко. Три года назад она поставила «Похороните меня за плинтусом», где тоже рассмотрела под увеличительным стеклом семейный абьюз, с детства деформирующий психику человека. Только там монстрообразная бабка тиранит беззащитного внука, а здесь две чокнутые дамочки друг друга стоят.

На подмостки вскарабкались приговоренные друг к другу старуха Мэг со всеми признаками деменции и ее полоумная сорокалетняя дщерь Морин. Обе отличаются мазохистскими наклонностями — им доставляет несравненное удовольствие мучить и унижать друг друга. Маман овладела изощренными способами уничтожать чужие любовные письма и получает от этого удовольствие сродни оргазму. Дочурка осваивает пыточные методы для выбивания из Мэг нужной информации. Дальше — больше. Настолько больше, что в таком театре жестокости становится жутко.

Эти двое сами заперли себя в домашнюю тюрьму и даже не пытаются из нее выбраться. Окошко в кондовом и грубо сколоченном жилище крохотное, как в камере, туда еле втискивается c улицы бородатая харя откормленного самца Пато. Полосатые костюмы актеров сшиты по фигуре, но напоминают зековскую робу — прием концептуален, хотя и не нов (так, в легендарном краснофакельском «Тартюфе» Оргон разгуливал в полосатой пижаме). Брюшко у старухи тоже в полоску, как у жука-скарабея. В духе Виктора Пелевина персонажи выструганы по образу и подобию огромных насекомых, будь то паук-косиножка или кузнечик, а то и саранча. Мозги имеют соответствующие, насекомьи — если шутят, то плоско и пошло, если смеются, то утробно и плотоядно. Художник Александра Павлова придумала планшетных кукол такими, что зритель с самого начала получает бодрый заряд негатива, если, конечно, он не отъявленный энтомолог.

Старая дева Морин сексуально озабочена, ее распирает навязчивая идея отдаться всем и сразу. Пластика куклы откровенно передает состояние на грани непристойности — ломкие ножки-косиножки раскиданы в сладострастной истоме, тело изогнуто так, как никакому гуттаперчевому мальчику и не снилось. Короткое облегающее платье цвета агрессии демонстрирует призыв и действует на мужчин соответствующе. Работящий разгильдяй Пато с удовольствием пользует подвернувшуюся любовницу, а его младший брат Рэй улучает момент, чтобы залезть невменяемой Морин под юбку.

Split-драма (что в переводе значит расщепленный) достигает апогея на дикой вечеринке, где Морин отрывается по полной. Мамаша, называя ее шлюхой, преувеличивает лишь слегка. Музыканты, сидящие сбоку от сцены, сопровождают действие ирландскими ритмами в собственной аранжировке — то тревожными, то печальными, и вот они неистовствуют на всю громкость, способствуя содроганию пьяных тел, которым больше не нужны куклы. Принцип «все играют всех или все играют одного» работает на идею искаженного сознания бедняжки Морин, разделенной на нескольких обличий. И все они, страдая эротическими фантазиями, ощущают действительность как ночной кошмар, больную галлюцинацию, неудержимую вакханалию. Интерьер оживает и бурно реагирует на происходящее. Скромный ирландский пейзаж переворачивается, превращаясь в портрет с расколотыми лицами, а массивный католический крест грохается с гвоздя в умывальник, куда старуха повадилась выливать содержимое ночной вазы.

Многоплановость действия завораживает: совсем близко от зрителя похотливая Морин домогается мужика, а на заднем плане две миниатюрные куклы подпирают красный семафор, излучающий опасность, тревогу, безнадегу. Железнодорожные пути проложены как в модной нынче «Анне Карениной», но у социальных низов не тот статус, не тот коленкор, не тот замес. Скорее, вспоминается другая Аннушка, которая уже побывала на рельсах и сделала свое дело. В спектакле подсолнечное масло льется исправно, но не так обильно, как в пьесе, зато выкатывается отсеченная голова как гипербола родственной расправы.

Оставшись одна, сиротка Морин так и не возрадовалась обретенной свободе. Вместо этого она мгновенно состарилась, став двойником старухи — запоздало отзеркаливает ее слова, движения, позы. Она ничего не поняла, ни к чему не пришла, ничему не научилась. К ней ничего не испытываешь, кроме брезгливости.

Сила Макдонаха в том, что на помойке он выращивает цветы, иначе была бы голимая чернуха. В его маргинальных персонажах открываются способность и потребность к любви и состраданию. В давнем спектакле «Глобуса» в режиссуре Анны Зиновьевой Людмила Трошина непостижимым образом вызывала в зрителе гамму чувств — от презрения и отвращения до жалости и сострадания. Елена Ивакина в роли ее дочери была и ужасна, и прекрасна.

Эльмира Куриленко пощады не знает. Она фокусируется на уродстве — как физическом, так и нравственном, воздействуя на зрителя методом шоковой терапии. Подобно «Плинтусу», не оставляет персонажам никакого шанса на возрождение. Лампа в металлическом абажуре, на котором удобно было бы повеситься, избавив мир от обузы в насекомоватом обличье, уплывает вверх, и безумной Морин только и остается, что провожать ее глазами. Может показаться, что она увидела над головой спасительный свет. Но это кому как.

В финале триллера актеры, отринув зловещих кукол, залихватски пляшут все ту же ирландскую джигу, но как красивы их лица, как заразителен их праздник. Хочется выскочить к ним, разделить их компанию. Про уродов дружно забыли, про людей дружно вспомнили.