Укрупненные губернии с сугубо географическими, вненациональными названиями — почитателям этнорегиональных преференций есть от чего загрустить. Политического подтекста, по словам Дмитрия Лукашева, его замысел не имеет вовсе. Чистая оптимизация, никаких этноэмоций. О сути проекта и оттенках смыслов — обстоятельная беседа с его автором.
— Дмитрий, у предложенной административной системы есть много общего с губернской административной системой старой России. Это то самое «новое, которое хорошо забытое старое»?
— Да, точнее сказать, «все новое — хорошо забытое старое». В административном делении царской России национальная мотивация не была самодовлеющей. Да, национальный фактор учитывался при нарезке территорий, но у большинства губерний даже названия были не по населяющему народу, а сугубо территориальные. То есть не этнонимы, а топонимы в чистом виде. Были, конечно и этнонимы — Царство Польское или Княжество Финляндское, но это имена как раз тех территорий, чья интеграция в Россию была частичной, незавершенной. Объективно говоря, и Польша, и Финляндия в империи были на особом положении.
— В вашей системе этнонимы для названия регионов будут?
— Вообще нет. Ни одного. «Полуинтегрированных» регионов (типа Польши и Финляндии царских времен) в России нет и не предвидится. Наименования сугубо географические, по названиям региональных центров. Этносемантика в имени региона — это этнократия в его административном укладе. И центробежные силы, как следствие.
— В национальных республиках по этому поводу будет коллективная психотравма. Не страшновато ли?
— От распада страны травма посильнее будет, ибо у нее и глубина поражения, и горизонт последствий несравнимо больше. Административная, управленческая унификация — это веление времени.
Административная и законодательная самобытность регионов — фактор, умилительный в узком временном контексте, а в контексте долгосрочном он разрушителен. Перед глазами у нас сейчас более чем наглядный пример — Соединенные Штаты Америки, где культ самобытности каждого штата сейчас «выстрелил» — страна хрустит и шатается, будто кубик Рубика, у которого износились осевые шарниры. Так, по сути, в Штатах и случилось — местные политические уклады, местная специфика постепенно стали преобладать над «осевым шарниром» конституции. Тем более что в США она раздута поправками, очень громоздкая и часто просто игнорируется политическими субъектами. Есть же законы штата, и они — как в коллективном гражданском сознании, так и в юридической практике — доминирующая сила.
— Реформа — это усиление централизации?
— Не совсем. Централизация у нас и так существенная. В усилении не нуждается. А вот ее РЕСТРУКТУРИРОВАНИЕ, изменение ее принципов — это насущная необходимость. Сейчас весь мир стоит перед историческим вызовом. У каждой страны он с нюансами, конечно, но время выслало этот вызов всем — и малым странам, и большим, и квазиимпериям. Образно говоря, мы сейчас совершаем прыжок над пропастью. А для такой спортивной сверхзадачи нужно иметь стабильную костно-мускульную систему — без мышечной анемии.
— Говоря о царской России, вы упомянули регионы с незавершенной интеграцией. Они так и были бы в пунктирной связке, не случись революции?
— Да, я имел в виду Польшу, Финляндию и отчасти Грузию и территории Средней Азии — к 1917 году их интеграция была частичной, но над ее усилением думали. Правда, к задаче тогда привлекли людей с механистичным имперским мышлением. И они эту задачу величаво провалили.
— Почему провалили?
— Потому что вместо унификации законодательно-административной базы они сосредоточились на вопросах «культурной надстройки». Для государства эти вопросы вроде бы факультативны, но при неуклюжем обращении очень болезненны. Например, обсуждался вопрос о лингвистической унификации польского языка с русским, путем перевода польского языка на кириллицу. Такая же идея предлагалась Финляндии, получившей письменность от шведов. Естественно, это воспламенило национальную интеллигенцию обеих окраин, и уже к 1905 году обе они превратились в «токсичный актив», в поставщиков революционеров в Петербург и Москву. Потом добавился фактор Первой Мировой и закономерный результат. При этом в интеграции других народов царское правительство было существенно более успешно. Например, к 1900-му была очень активна и нетравматична ассимиляция финно-угорских народов Поволжья — у них уже преобладала русская самоидентификация. Просто потом большевики начали их «создавать заново»: объяснять людям, что они на самом-то деле марийцы, эрзя, мокша, удмурты. Советская школа и взрослый ликбез в тех регионах намеренно строились на нацфакторе. Например, в 1925-м первоклашка, условный Сережа Иванов возвращался домой в первый школьный день и сообщал: «Мам, представляешь, мы, оказывается, удмурты! И нас учат на удмуртском!».
— А разве это плохо — образование на родном языке?
— Изучение родного языка и родной литературы в школе — это нормально. Но весь школьный курс на «малом» языке — это медвежья услуга ребенку. Потому что, закончив школу, он будет вынужден «перепроходить» всю программу на языке русском, если желает поступить в вуз. Или ему придется сузить себе образовательный горизонт. Ибо нет квантовой физики на чувашском или биохимии на башкирском. Да, на башкирском есть курс пчеловодства и бортничества в Аграрном университете Уфы и курс валяльно-войлочного дела в одном из техникумов (по крайней мере, был в 80-х). Но кто сказал, что все дети Башкирии поголовно хотят быть пасечниками и пимокатами? Школьный курс на национальном языке — это блистательный, пафосный, но нефункциональный фантом. Ресурсный пассив, с которым потом непонятно что делать. Речь ведь не идет об упразднении национальной идентичности. Хочешь играть на курае, носить шапку с волчьим хвостом или исповедовать мокшанское язычество, мечтаешь ходить в рубахе с вышитыми рунами — да на здоровье! Можешь даже разговаривать только на местном языке, если собеседники не возражают. Подчеркну — если не возражают!
Пока национальная идентичность не создает общественного напряжения и дискомфорта, она вполне себе благо. Точнее сказать, она не зло, нейтральная сила. Национальное эго просто не должно становиться политико-административным фактором. Что случается, когда вышитая рубаха из детали гардероба становится элементом политической субъектности — это отлично видно на примере одной крупной соседней страны.
— То есть это повторная сборка СССР на других принципах?
— Нет, скорее, не СССР, а именно Российской Империи. СССР был основан именно на факторе «национального соблазна» — факторе, прописанном лукавым мудрецом из Симбирска. Этногруппе говорили: «Ребята, вы отдельный народ! Вы — субъект нашей новой государственности. Как — русские?! Не русские вы! Вот у вас и язык есть! Откуда взялся? Мы сделали!».
— Сделали язык? А что, так можно было?
— Именно. С 1920-х в Ленинграде существовал Институт языков народов СССР. Специальный НИИ, где занимались словарным обогащением и реконструкцией языков. Или созданием их. Например, конструированием белорусского языка на базе локальных говоров и диалектов. К слову, в 90-х была попытка провернуть подобный проект «национальность — СИБИРЯК». Мол, если твоя фамилия не Смирнов или Чернов, а Смирных или Черных, если ты говоришь «пимы» вместо «валенки» и «вехотка» вместо «мочалка», ты точно сибиряк. Идея эта тогда была очень модной и обольстительной. К счастью, ее токсичность вовремя заметили и всю эту «сибиринку-изюминку» пресекли. Занятно, что во времена СССР искусственность этностроительства никого не смущала, это было даже предметом гордости. Дескать, вот как крута Советская власть — целые народы создает, языки им создает… До определенного этапа это работало как структурный фактор новой государственности — формировалась управленческая элита для национальных окраин. Но уже к 60-м эта управленческая элита превратилась в местечковые этнократии, и вступили в действие центробежные силы — сначала потаенные, а потом все более явные и агрессивные. В эту систему всегда была заложена «конструкционная щель» — лазейка, в которую проскальзывали националисты. И насильственная «этнофикация» быта и бизнеса в национальных столицах — препятствие к здоровой экономической миграции. Прививка против этого — именно административная нарезка по географическому принципу. Причем это не уход от идеи национальности, не игнорирование этнического разнообразия, а оптимизация управляемости. Мотивации сугубо практические. Сейчас нет экономического паритета, и система управления довольно перекошенная. У «обычных» регионов копится подспудная обида на Москву и ее область, на Татарстан, на Чечню, на Крым (то есть никакой национальной подоплеки тут нет — есть лишь недоумение в стиле «почему все равны, но они равнее нас?»). Такие обиды — довольно сильный абразив в государственном механизме, он сильно стачивает его «валы» и «шестеренки». Территории не просто лишаются национальной детерминанты в формировании границ, они укрупняются. Укрупняются по принципу экономической смежности. Укрупненная нарезка гораздо практичнее нынешней мелкотравчатой, ибо лучше подходит под запросы технологичного общества — административный импульс по такой системе проходит быстрее, ее «нейронные связи» лучше работают, сама система из крупных блоков более стабильна, нежели государственная конструкция с мелкой детализацией.
— В общем, мы в потенциале — империя?
— Ну да, технологичная империя. Причем не похожая на другие империи Европы. Пожалуй, некоторое сходство есть только с Римской империей. Она, как и Российская, работала по интегративному принципу. Когда какая-нибудь Галлия или Британия завоевывалась римлянами, у галлов и бриттов была, конечно, по этому поводу психотравма. Дескать, наши хатки пожгли, наших мужиков поубивали. Все так. Но потом на месте разрушенных туземных поселений возникали более обстоятельные римские города: комфортные, построенные по генпланам, с наилучшей по меркам эпохи инфраструктурой. А аборигены по факту получали статус римских граждан и все проистекающие из этого статуса выгоды. Оставался, конечно, выбор — партизанишь в лесах и хранишь свое 100%-ное кельтское «я» или имеешь все «ништяки» записного римлянина. В первом варианте выбора — бытовое прозябание, военный проигрыш с перспективой гибели или рабства. Второй вариант — причастность к самой технологичной цивилизации, причем без особого насилия над своим кельтским «я». Рим вообще был вполне терпим к «инаковости» жителей окраин — не стремился особо унифицировать их культуры и религии. Более того, Рим с удовольствием перенимал арт-тренды, моды и даже культы национальных окраин. Например, в Риме периода расцвета было модно гуманитарное образование на греческом — греческая культура и бытовая эстетика римлянам казалась более утонченной (хоть и с привкусом декаданса). Или другой пример: после включения в римскую имперскую обойму Египта в метрополии стали популярны культы Изиды и Осириса. А по садам и виллам богатых горожан обильно расселись каменные сфинксы — модная египетская штучка, но уже римской тиражной выделки. Никакой идеологической подоплеки в это не вкладывали, только любование экзотикой. Котик с лицом — необычно же, нарядно! У римлян по большому счету не было жесткого шовинизма. Роковым образом эта империя споткнулась только на христианстве, не сумев должным образом осмыслить это явление, не сумев дать на него не конфронтационный, а интегрирующий ответ. К христианам римляне были избыточно жестоки и получили от них столь же жесткую коллективную «обратку». В результате — накопление деструктивных трендов, распад и деградация, культурная и техническая. Деградация такая глубокая, что к некоторым технологическим наработкам Римской империи Европа вернулась лишь к середине 1800-х. Будь римские императоры помудрее и не столь привержены прелестям имперского декаданса, неизвестно, как бы пошла история мира.
В общем, если империя хочет быть эффективной и сохранной, она должна все интеграционные вопросы, все нестыковки и конфликты интересов решать здесь и сейчас. А несоблюдение этого принципа — мина под себя. Например, в США рабство отменили по итогам Войны Севера и Юга, а вопрос расового неравенства отложили на потом. По принципу милой барышни той самой эпохи, Скарлетт О’Хара: «Я подумаю об этом завтра». И этот отложенный, полурешенный вопрос в итоге вызрел в дурную дубину БЛМ.
— Эта административная реформа касается и административной структуры городов. Какова она в приложении к городу?
— Объясню на примере Новосибирска — самом показательном. Суть перемен — укрупнение и объединение.
Объединение районов в округа, замена понятия «район» понятием «округ». Принцип уже опробован в Москве, я фактически просто предлагаю распространить его на другие крупные города с большим количеством районов. В Москве это значительно улучшило управляемость, что, к слову, пригодилось после расширения Москвы.
Столице это очень помогло быстро срастись — все эти бывшие малые города типа Бутово, Щербинки достаточно быстро интегрировались в Москву, уровень инфраструктуры рванул от областного до столичного. Причем дело далеко не в пресловутом московском бюджете, не надо этот фактор абсолютизировать. Например, аналогично получилось в Саратове, когда он решил «прокачивать» себя до мегаполиса — там этот процесс как раз в самой активной, наблюдаемой фазе.
Новосибирцам сама пространственная логика велит идти по этому пути. Сама структура Новосибирска — так называемый метрополис и города-спутники, вместе образующие Большой Новосибирск — она именно к этому принципу располагает. А у нас все, напротив, намеренно атомизировано, мелкотравчато. Это мешает динамичному формированию агломерации, из-за этого Большой Новосибирск — все еще наполовину абстракция.
У нас и Пашино-то в состав города вошло совсем недавно и с огромным трудом. Большой Новосибирск с окружной структурой, полновесно включающий в себя Бердск, Краснообск, Кольцово, Барышево, Обь, «Академгородок 2.0» — это быстрый и реальный путь к статусу двухмиллионника. Тогда это будет уже другой уровень диалогового восприятия и для федерального центра.
Кстати, «Академгородок 2.0» — вообще яркий триггер проработки этого вопроса — для его эффективного функционирования нужно уплотнять связующую городскую ткань. Кроме того, в реалиях нынешнего административного членения трудно создавать интегрирующие транспортные системы. Например, скоростной трамвай до Краснообска, когда-то анонсировавшийся, споткнулся о вопросы земель и проектной субъектности — какая муниципия в стройку вкладывается, в какой пропорции? В итоге идея тихо умерла в колыбельке. Не менее эффектный замысел наземного метро Новосибирск–Бердск–Искитим будет ждать та же судьба…
— То есть эс-баны Москва–Подольск или Москва–Мытищи возможны и реальны, а эс-бан Новосибирск–Бердск–Искитим — тщетная греза?
— Увы, пока да. Потому что московские скоростные диаметры созданы в агломерации с другой административной компоновкой и с иными принципами управления. Их структура, как ни странно, компактнее нашей. При огромных различиях по части демографии, «нейронные связи» там проще и рациональнее.
— Какие должности в новой системе останутся за скобками?
— Как вариант — мэр Новосибирска. Причем не конкретно этот, нынешний мэр, к которому немало резонных вопросов, а мэр вообще, мэр как таковой. Как говорится, ничего личного. При делении области на укрупненные областные округа и укрупненные муниципальные округа получается, что губернатора достаточно. Шесть муниципальных округов Большого Новосибирска и еще одиннадцать округов области — такая система, где все сегменты равны, по силам для одного руководителя.
— В масштабе страны или СФО тоже укрупнение?
— Да, это тоже предполагаемо, в этом и есть «соль земли».
ГЛАВНОЕ: Убираем национальные признаки из названий — край, республика, оставляем только одно — области.
Например, Сибирский федеральный округ. Он может включать в себя Новосибирскую, Омскую, Томскую, Кемеровскую, Красноярскую, Барнаульскую, Иркутскую и Норильскую области.
Республика Горный Алтай становится Горно-Алтайским МО, входящим в Барнаульскую область. Вместо Хакасии — Абаканский и Черногорский МОО. Тыва — Кызыльский МО. Все вливаются в Красноярскую область.
Возникает совершенно новая структура.
Из таких округов может состоять Российская Федерация. В стране — восемь федеральных округов: Южный, Северо-Кавказский, Центральный, Северо-Западный, Дальне-Восточный, Приволжский, Сибирский и Уральский.
— Нет опасений, что критики проекта повернут его контент в политическую плоскость? Мол, имперский дух, все такое…
— Я к такой риторике готов, ответы для таких собеседников у меня заготовлены, часть из них я в этой нашей беседе уже огласил. Наконец, что плохого в понятии «имперский»? Империя плоха лишь в фазе упадка, а когда эта фаза будет и будет ли — это от самой империи зависит. Империя может быть не только анахроничной, но и технологичной. Фактически у России сейчас феноменальный поворот биографии — весомый шанс стать модернистской, цифровой империей.
Подробнее на сайте
Беседовал Игорь Смольников
Мнение редакции может не совпадать с мнением эксперта.
Теперь подозреваемого в преступлении разыскивает полиция.
24 мая в ГПНТБ и на площади Пименова состоятся праздничная ярмарка региональных производителей «Новосибирь» и…
Руководитель детского учреждения не считает травмирование ребенка на территории садика происшествием.
Оно находилось на улице Титова.
Возбуждено уголовное дело по признакам умышленного причинение тяжкого вреда здоровью.
Будущее высотки перечеркнуло отсутствие школы.