Военный декамерон

В «сороковые роковые» новосибирцы не только ковали победу в тылу, но и влюблялись, заводили «походные» семьи и даже придумали сказку для своих благоверных, что Сталин на время войны разрешил иметь по нескольку жен

Авторы военных мемуаров крайне редко обращаются к столь деликатным темам. Тем ценнее недавно переизданные воспоминания Александра Александровича Каптаренко «Путешествие из Петербурга в Сибирь». Написаны они абсолютно свободным человеком, не скованным никакими внутренними запретами. И это делает их бесценным живым свидетельством городской истории.

Каптаренко – человек в городе известный. В Новосибирск он был эвакуирован в 41-м с Ленинградским авиационным заводом. Всю войну проработал на заводе им. Чкалова, после войны решил здесь остаться. Стал одним из столпов развития настольного тенниса в Сибири. В 2012-м в возрасте 100 (!) лет – выиграл чемпионом Европы по теннису в возрастной категории «95+» . А в декабре 2013-го — нес факел с олимпийским огнем, став, таким образом, самым возрастным участником олимпийского движения.

Буквально до своих последних дней — Сан Саныч, как его любовно называли, ушел из жизни в октябре пошлого года – он посещал спортивные залы, бывал на концертах, путешествовал и… флиртовал с дамами. Со свойственным ему мягким юмором признавался, что «волнистые линии волнуют независимо от возраста» и сетовал, что так и не дописал романа «Бабник», который замыслил еще в юном возрасте.

Женщины, говорил он, всегда играли в его жизни большую роль:

— Они, можно сказать, спасли мне жизнь. Это было в 37-м году. По Ленинградскому авиационному заводу, где я работал инженером-конструктором, прошло тогда две волны арестов. Первая смыла все руководство – дирекцию и всех начальников цехов. Вторая, спустя несколько месяцев тех, кто их заместил, да еще некоторых выборочно. Спустя много лет я узнал, что в первом отделе рассматривали и мое дело, но кто-то вовремя пошутил: «Да у него одни бабы на уме», и папочку отложили в хорошую сторону.

Он и в Новосибирске остался благодаря женщине…

Войну Каптаренко встретил 29-летним молодым человеком. К этому времени он уже был женат и имел сына. Как и многие его коллеги по авиационному заводу, несколько раз просился на фронт. Но судьба распорядилась иначе: приказом об эвакуации всем было предписано явиться с вещами на погрузочную платформу, а потом было две недели, казалось, бесконечного пути в полную неизвестность.

Так началось его путешествие из Петербурга в Сибирь…

Путешествие из Петербурга в Сибирь Ехали, вспоминает он, в вагоне с «лежачими местами». Больше чем на полтора метра вагон был загружен оборудованием, сверху его накрыли металлическими листами, поверх которых набросали фанеру. До крыши оставалось около полуметра, так что можно было либо лежать, либо сидеть, нагнув голову.

— Казалось бы, ничем не занятые люди могли бы хоть общаться между собой, но нет, все были в каком-то отупении и ехали точно на казнь. Мы были словно беженцы после землетрясения. Все брошено: нет ни семьи, ни дома, ни имущества, а впереди полная неизвестность… Но всему бывает конец. Однажды ночью наш поезд остановился, снаружи кто-то крикнул: «Прибыли!». Кое-как дотерпели до рассвета, и высыпали на пути. Люди буквально оживали. Если в дороге жизнь едва теплилась, то по прибытии в Новосибирске она забила ключом. Многие сразу на перроне стали договариваться о совместном проживании. На этой волне я тоже предложил было одной девушке с красивым профилем: «Давай жить вместе». Но оказалось, что у нее было более солидное предложение (а в Питере со мной целовалась).

Походную, точнее тыловую семью он все же создал с девушкой, которую заприметил еще в Питере. Вместе они пережили первую тяжелую зиму.

«Думаю, общая неопределенность положения, чувство оторванности от старой жизни, заброшенности невесть куда, отсутствие связи с родными объясняет некоторое снижение моральных норм, — как будто немного оправдывается Александр Александрович. — Неопределенность усугублялась еще и тем, что в любой день каждый из нас мог быть отправлен на фронт».

Уже на следующий день по прибытии в Новосибирск всем оформили пропуска на Чкаловский завод и выдали ордера на подселение в частный сектор, где тогда проживала половина четырехсоттысячного населения города. Кому-то достались квартиры в соцгороде. Тех, кто прибыл позже — эшелоны шли из Москвы, Питера и Киева – селить было некуда. Для них начали с лихорадочной быстротой возводить засыпные бараки. Для многих они стали приютом на последующие двадцать и более лет. Первым делом самолеты Приезд ленинградцев кардинально поменял жизнь завода:

— До нашего приезда Чкаловский завод выпускал истребители И-15 и И-16 (их называли «курноски»). Они имели скорость менее 500 км и были вооружены одним пулеметом, — вспоминает Каптаренко. — Немецкие же «мессершмитты» и «хейнкели» летали со скоростью 650 км и кроме пулеметов имели еще и пушку. Вот и пришлось начинать производство современных машин. Первой стали осваивать модель Лавочкина. Машина была хорошая, но в изготовлении очень трудоемкая.

Особенно много времени уходило на выклеивание фюзеляжа из шпона. Не знаю, сколько удалось выпустить самолетов этой мадели, но помню авральную работу по освоению самолета ЯК-3 конструкции Яковлева. Он был гораздо проще — фюзеляж из стальных труб обтягивался прочной материей, проще было и крыло. Перед заводскими конструкторами стояла задача сделать оснастку и приспособления такими, чтобы самолет могли делать женщины и дети. И через несколько месяцев производство было налажено…

В магазинах к их приезду уже не было ни круп, ни макарон, ни консервов, ни сахара.

«Но оставалось кое-что не востребованное: кофе в зернах, крабы в большом количестве и шампанское, — вспоминает Каптаренко. — Так, что первые недели мы смогли несколько раз отметить приезд и новоселье».

О деликатесах, однако, скоро пришлось забыть. К весне 1942-го, чтобы как-то продержаться, народ взялся за самообеспечение себя картошкой. Раскопано было все, что можно, даже боковые части улиц. Рабочие авиационного завода получали под картошку земли за летным полем. Для самовывоза обзаводились тележками, которые заимствовали с территории завода. Заводское начальство, понимая положение, не препятствовало этим нарушениям порядка.

Самым тревожным, пишет автор мемуаров, был октябрь 1941-го. По радио тогда вместо традиционного «говорит Москва» в течении трех дней звучало «говорит Куйбышев». Только после декабрьского контрнаступления под Москвой отлегло от сердца, и все стали жить надеждой на победу.

К ноябрю к тому же начались страшные холода. Собираясь в дорогу, Каптаренко – и не он один вместо нужного и дельного набросал в поклажу много бесполезных вещей – там были галстуки, манишки, беговые коньки, с которыми было жаль расставаться…

О своем легкомыслии он очень скоро пожалел. Покупка зимнего обмундирования была большой проблемой. С наступлением холодов шапки-ушанки и валенки стали самым дефицитным товаром. Ему все же удалось сделать это приобретение. А на заводе он прибавил к валенкам чуни — глубокие «галоши», сделанные из старых автомобильных камер. Внешний вид, признается он, его мало заботил, как почти всех приезжие,

«Даже и девушки думали, прежде всего, о тепле и носили под юбками штаны типа шаровар до щиколоток».

С личного разрешения товарища Сталина?

Весной 1942-го года руководство Чкаловского завода приняло решение организовать эвакуацию в Новосибирск семей рабочих и служащих питерского завода. Прибытия эшелона очень ждали, к встрече готовились, пришел он, однако, неожиданно быстро, и многих застал врасплох:

— Надо же было тому случиться, что к моей подружке как раз попросились переночевать две знакомые девушки, проезжавшие через Новосибирск, — сетует Каптаренко. — И вот рано утром раздается стук в дверь, и появляется моя жена с сыном и сестра с тетей. А у меня в комнатке три девицы. К счастью для меня, восприимчивость окружающего у них была близка к нулю. Правда, жена все же тихо (они все говорили очень тихо) заметила: «Ничего другого я и не ожидала».

Проезжие девушки мгновенно упорхнули, а подружка повернулась к стене. Я занес в дом вещички, и мы впятером устроились на полу… История, схожая с моей, случилась и в других местах. Рассказывали, что один муж убедил приехавшую жену, что товарищ Сталин разрешил на военное время иметь по две жены, и та, якобы, согласилась.

С приездом родных появилось столько дел, что эмоции ушли на второй план. Завод делал все, чтобы вернуть полуживых приезжих в нормальное состояние: устраивались регулярные медицинские осмотры, выделялось специальное питание.

— Мои спасенные родные потихоньку пришли в норму, и мы весьма мирно существовали года два. Но тут «кометой прилетела безрассудная любовь», я просто потерял голову, и семья распалась. Не помогли ни уговоры, ни угрозы. И казалось мне, что ждет меня несказанное счастье…

Жена с сыном вернулись в Ленинград, а он навсегда остался в Новосибирске. И хотя ожидаемого «несказанного счастья» не получилось, о принятом тогда решении он никогда не жалел.

Спустя два года после войны Каптаренко, наконец, встретит главную женщину своей жизни — свою вторую жену Маргариту Петровну. Проживет с ней более полувека, вырастит детей, внуков, потом и правнуков. И навсегда сроднится душой с городом, в котором поначалу он чувствовал себя так неприкаянно и одиноко!