Деним и пергамент

Определенную лиричность выставке, открывшейся 5 марта, придает то обстоятельство, что Анастасия и Иван — еще и супруги. Познакомились они в первом классе художественного лицея при институте имени Сурикова. И с тех пор вместе.

Супружеские тандемы в любом жанре искусства — штука тонкая. Они обычно иерархичны. Ведущий и ведомый, вдохновитель и исполнитель. Или, напротив, полная творческая зеркальность, растворение в манере друг друга до  неразличимости. Тандем Коршунова и Кузнецовой-Руф — вариант, альтернативный обоим раскладам.

Образуя дуэт, они при этом абсолютно самодостаточны. Он — живописец. Она — график. И каждый со своей «фишкой».

Иван Коршунов — не только художник, но искусствовед, специалист по византийским фрескам. Занимался реставрацией фресок на Кипре. Анастасия Кузнецова-Руф — художник уже в третьем поколении. Иван и Анастасия входят в новейшую арт-элиту России. Впрочем, тяжеловесно-монументального академизма в их социальной манере нет — о сути своего творчества и подтекстах работ они рассказывают с обаятельной молодой непринужденностью.

Академизм не в самоподаче, а в технике творчества. И Иван, и Анастасия рисуют в техниках, которые в нынешнем мире кажутся вызовом мейнстриму. Современное искусство в его нынешнем понимании — хайп-арт и фаст-арт — оно, как известно, даже не обязывает к умению хорошо рисовать. Можно даже вообще не иметь внятных начертательных навыков, подобно Артему Лоскутову, и тем не менее уверенно числиться звездой.

Коршунов и Кузнецова-Руф этой перекошенной системе возражают деятельно. Ибо по части технического совершенства они, пожалуй, в числе самых мастеровитых арт-юниоров. Например, Иван рисует в технике, расцвет которой пришелся на эпоху Караваджо. И с ним же и отождествляется в сознании рядового зрителя.

Караваджисты — арт-движение, немыслимое в виде массовой практики. Ибо очень уж оно кропотливо, ошеломительно кропотливо для нашей суетной эпохи. Караваджистская манера — это так называемая послоевая живопись. Сначала на холсте создается  гризаль — монохромная вариация сюжета или образа. Черно-белый мир, в котором есть только светотени и пластические объемы предметов. Точнее, он бордово-белый. Ибо для гризаль-этапа Коршунов использует умбру — точь в точь как итальянцы в эпоху маньеризма или барокко. Потом по этому рельефу раскладываются покровом базовые цвета и тона. И, наконец, третий этап — лессировка — работа с масляной краской в размыв, на манер акварели. Своего  рода живописная полировка, дающая миру на полотне иллюзию воздушной прослойки, живых бликов и света изнутри предметов.

Послоевая живопись — практика, постепенно сходившая на нет после воцарения импрессионистов. Для ускорявшегося мира неспешный перфекционизм «трехслойки» тогда казался  тягостным и утомительным. Ну, как симфоническая музыка для адепта рок-н-ролла. Или как Пушкин для фаната «пирожковой» поэзии.

Зато уж те немногие художники, владеющие столь трудоемкой техникой, — герои и поставщики вау-эффекта. Кстати, Анастасия равна Ивану по технической лихости. Но натягивать на этот семейный дуэт поговорку про одну сатану уж точно не стоит. Ибо ни супружеское родство, ни сходство уровня не подразумевает взаимной идентичности.

Мир Ивана — цветной и сугубо живописный. Мир Анастасии — черно-белый, графический, с точечными вкраплениями цвета — прицельными восклицательными знаками. И, как ни удивительно, носителем этого светотеневого мира выступает не ватман и даже не текстурированная бумага, а холст и оргалит — плоскости, типичные для живописи, но никак не для графики.

Можно сказать, Анастасия уровняла графику в правах с живописью. Ведь графика для живописи долго числилась этакой нелюбимой младшей сестренкой. Дескать, она-то есть, но мы ею не особо занимаемся, у нас старшенькая красивее…

Это отражалось даже на ритме выставочной жизни: станковая живопись легко находит себе зрителя, а графике выпадает поскучать в залах.

В лице Анастасии Кузнецовой-Руф у черно-белого мира появился уверенный защитник. Ее черно-белый мир со штучными вкраплениями цвета сочен полон света и воздуха. А еще он полон смыслов и подтекстов.

Смысловая наполненность — вот, пожалуй, та черта, которая для Анастасии и Ивана общая, супружеская.

Ивану его искусствоведческая ипостась дала навык вплетать в сугубо современные сюжеты мотивы, отшлифованные веками: из ренессансных и барочных арт-практик, из византийской живописи и даже из раннего — римского — христианства.

Например, именно с этим смысловым пластом играет серия «Барашек». Серия, которая для непривычного зрителя весьма ошеломительна и даже страшна. Страшна, несмотря на свою очевидную, форсированную праздничность.

А может быть, даже из-за нее. Сочная нарядность караваджистов — она и на заре течения казалась тревожной. А сейчас и подавно — у мира столько тем для умалчивания, столько приходится держать в себе…

«Слоистость» столь же характерна для повествовательной манеры Коршунова, как и для живописной техники. Каждый сюжет — этакая шкатулка-реликварий, в которой под сугубо современным, даже обыденным, лежат философские и религиозные смыслы. Например, детская игрушка-сортер, ярко-пластмассовая на фоне из сусального золота, чарующе вещественная настолько, что дает позыв прикоснуться, оказывается еще и подобием часовни-ротонды (Привет тебе, зодчий Палладио!), храмом всех религий.

А ополовиненный вертикалью края портрет грузного чернобородого дядьки на фоне сумрачной долины — это, между прочим, Голиаф. За секунду до. И в зрачке его отражается Давид — яростное детское личико и занесенный кулачок с пращой. Да, детское. Ибо реальный Давид в момент битвы с Голиафом и был маленьким мальчиком-подпаском. А восьмиметровый мраморный качок — это уже додумка Микеланджело. Ну, запрос тогда был на качков, тренд такой…

К слову, о трендах и брендах. Вы просите брендов? Их есть у него…

С торговыми марками Иван Коршунов обходится остроумно и изящно. Не боясь оскорбить таким соседством сакральные смыслы своих картин. Например, на картине «Одинокий мустанг» покинутый мужчина вальсирует с платьем ушедшей возлюбленной. Сцена, знакомая по множеству мелодрам. Барышни вздохнут томно. А колкая жестяная звездочка иронии — желтый лейбл «Mustang» на джинсах лирического страдальца. Вполне узнаваемый и детально прописанный.

А в картине «Пандора» на имя героини намекает сборный браслетик на ее запястье. В 2014-м кастомизируемые серебряные браслетики Pandora очень любили продвинутые девушки.

По графическим картинам Анастасии Кузнецовой-Руф изюминки аллюзий и намеков разложены не менее обильно. Но вполне с чувством меры: их ровно столько, чтобы художник остался для зрителя собеседником и рассказчиком, а не превратился бы в вещуна, в проповедника.

В этом диалоге со зрителем супруги-художники вообще уютно деликатны. Табличка к каждой картине снабжена небольшим сопроводительным текстом об изображаемом — о цитатных базах, смыслах, мотивах. Изложено обстоятельно, но компактно. И без зауми.

— Но если лень, то можно и не читать! — весело уточнил Иван Коршунов на открытии экспозиции. — Если зритель хочет видеть только верхний слой сюжета, это не значит, что он глуп или черств. Просто конкретно сейчас он хочет видеть так.

Да, вот так. И никаких вам «Услышь меня, зритель, услышь меня полностью!». Степень проникновенности и созерцательности каждый выбирает сам.

Западная Европа сейчас очень «насмотрена» работами Анастасии и Ивана, зато для сибирского зрителя эти имена новы абсолютно. Более того, досель они никогда не выставлялись в государственных художественных музеях. Наш — первый.

Фото Михаил Докукин