Между ретро и футуро

По мнению зарубежных архитектурных экспертов, основа новосибирской идентичности — конструктивизм 1920-30-х. Гурманы архитектуры сюда едут смотреть, прежде всего, на наследие этого стиля.

Между тем у простых новосибирцев конструктивизм отнюдь не в топ-листе симпатий. Более того, многие даже не отличают конструктивистские здания от построек 1960-х, с лихой брезгливостью именуя «дурацкими хрущевками».

Пожалуй, в Новосибирске конструктивизму иронично не повезло: постройки 60-х оказались от него в коварной близости. Вот и смешались.

В итоге конструктивизм в качестве вдохновляющей базы для современных проектов в Новосибирске используют минимально — гораздо меньше, чем следовало бы ожидать. Но все же используют. Например, узнаваемых мотивов конструктивизма довольно много в объектах ГК «Брусника». Это обусловлено в том числе тем, что для многих архитекторов, сотрудничающих с «Брусникой», конструктивизм — стиль вполне родной. Например, для голландских участников творческой команды. Голландцы, попав в Новосибирск, пришли в искренний восторг от его насыщенности родными мотивами.

Стиль, который дождался

Осмысление конструктивистского наследия — творческая составляющая даже в проектах, от которых, казалось бы, никто не ждет глубины контента. Пожалуй, самый наглядный в этом смысле пример — «Дом на Республиканской» от ГК «Расцветай». (Адрес — это часть марочного имени проекта, официальная адресная привязка звучит более громоздко — «улица 25 лет Октября, 1/1. — Ред.).

По детализации это 17-этажное здание — довольно узнаваемый преемник конструктивистских домов на Советской или Красном проспекте. Его характерные окна, расположенные по углам, на стыке стен — привет из эпохи поздних 20-х – ранних 30-х.

Окно-уголок, обращенное своими створками на две сомкнутые стороны (на торцевую и внешнюю части дома), в строительной практике ранней советской поры числилось и модным, и остроумным изобретением.

Созданные для идеалистического мира без зимы, эти окна очень уж наивно игнорировали реальность. Зато современные технологии, наработки в сфере климатостойких оконных систем позволили вернуть эту деталь уже без тех издержек. Можно сказать, окна-уголки долго ждали своего звездного часа и наконец-то дождались.

По большому счету такая судьба типична для многих находок конструктивизма — они появились как бы слишком рано. Советская технологическая реальность 20-30-х была для них тесна, отважная простота конструктивистских элементов оказалась невыносимо сложной в тиражировании.

Зато попав в насыщенный технологический контекст 21 века, в мир «умных», управляемых материалов, конструктивизм ожил — словно реликтовый цветок, вытаявший из ледника.

Яркая геометричность «Дома на Республиканской» — мечта-максимум конструктивистов, дожившая до воплощения. А для людей, не вникающих в архитектурную историю города, это просто стильный дом, счастливо непохожий на стереотипную «панельку». Яркий бело-зеленый навесной фасад скроет стыки плит и сделает здание климатически комфортным, а витражи с дизайнерской прорисовкой акцентных элементов придадут ему легкость и выразительность. Как бы то ни было, опознать в этом доме индустриально-тиражную первооснову будет непросто. К слову, именно это и было несбывшейся грезой конструктивистов — городская красота заводской выделки.

Пс-с-ст, парень, хочешь быта комиссарского?

Некоторые конструктивистские изобретения вернулись в обиход с совершенно новой статусной маркировкой: то, что в 1930-м создавалось как деталь идеально-утопического пролетарского быта, воскресло в 2019-м как респектабельная новинка с привкусом милой буржуазности.

Речь о хайфлэтах — квартирах, вмещающих в себя два горизонтальных объема. Второй уровень — антресоль или так называемый полуэтаж вмещает комнаты с самым интимным функционалом: спальни, кабинеты, библиотеки, а основной высокий объем получает роль привольной гостиной, пространства для семейного общения или домашнего кинотеатра. Окна занимают самую высокую стену этого объема, в идеале — на всю вертикаль, ибо одной из титульных примет хайфлэта считается как раз «растворение» интерьера в небе и городской панораме.

Логично, что для жилья такого концепта отводятся именно верхние этажи. Ведь на срединном уровне дома хайфлэт превращается в нонсенс, отрицает сам себя.

Идея хайфлэта кажется сугубо импортной — таково послевкусие дизайнерских журналов. Но корни ее — все в тех же отечественных 30-х. Первообразы хайфлэтов впервые появились в знаменитом московском Доме Наркомфина — в доме, построенном в 1930 году Моисеем Гинзбургом и Игнатием Милинисом для работников Народного комиссариата финансов СССР.

Такой разный коливинг

А еще в городе есть объекты с глубинной цитатностью конструктивизма.

Речь, прежде всего, о комплексе «Флотилия» от ГК «Домстрой» и жилом квартале «Жуковка» от ТС ГРУПП. Эти объекты совершенно несхожи меж собой по образному языку — у «Флотилии» это романтический модернизм, обыгрывающий образ океанского лайнера, у «Жуковки» — классицизм. Но базовая идея у них едина — комплекс «все в одном», коливинг, цельное пространство, позволяющее заниматься бытом и отдыхом, практически не выходя на улицу.

В основе монокомплекса и коливинга — концепт, впервые предъявленный миру архитектурными прогрессистами 1920-х — жилкомбинат, дом-коммуна.

Главный постулат этого концепта — максимальная оптимизация быта, вплоть до полного освобождения от него ради творческого труда, хобби и здорового отдыха. Идеальный дом-коммуна был монопространством, покидать которое жильцу приходилось бы лишь отправляясь на работу или учебу. Все остальное он мог делать, не выходя из здания. Точнее, из зданий. Ибо на ватманах и макетах проектировщиков дома-коммуны представали системами корпусов и переходов — этакими многозадачными механизмами из бетона и стекла.

В самых идеалистичных проектах моноцентричность была абсолютной — место работы тоже было интегрировано в единый комплекс жилкомбината. Фактически дом-коммуна был первой пробой концепта, известного ныне под названием «коливинг».

Как многие другие первообразы, дом-коммуна тоже был младенчески неуклюж: тогда эта идея разбилась о несовершенство технологий, логистики и идеологическую условность. Перезапустить идею органично, непринужденно, без идеологической подоплеки удалось уже в новом веке.

От дома-коммуны в «Жуковке» — лишь идея совместимого пространства и оптимизированного быта. Но никакого «прессованного» коллективизма. Коливинг — это не казарма и даже не общежитие. Средой социального контакта тут служит инфраструктурная часть и зоны досуга. Служат в той мере, в какой вы сами к такому контакту готовы.

И, конечно же, коливинг — это уже другая эстетика. Не только минимализм, намекающий на родовую связь с 1920 годами.

К примеру, «Жуковка» — коливинг в оболочке респектабельного классического стиля: с нюансировкой форм, со сложным и элегантным декором. Ковка, мозаика, рельефы — такая детализация делает переосмысленную идею романтиков-конструктивистов элегантной и респектабельной.

Долгосрочность этой элегантности обеспечена индустрией инновационных материалов: рельефы зданий «Жуковки» выполнены из стеклофибробетона — материала, закрывшего, казалось бы, нерешаемую проблему. Проблему, делающую классицизм и историзм хлопотным, обременительным стилями.

Гипс — он только для больницы!

Болевой точкой классической архитектуры в советской версии 30-50-х была ее ранимость перед напором отечественного климата.

В принципе, классицизм и в Петербурге XVIII века был довольно нахальным вызовом реальности: эстетика, родившаяся на теплом юго-западе Европы во времена И все же натянули и не без шарма носили.

Советский же классицизм оказался уязвим в мелочах. В прелестных мелочах. То есть в декоре.

То, что во времена императоров делалось из мрамора и штука (Штук или стук — удешевленный заменитель мрамора, композит из мраморной и костной муки, гипса, яичного желтка и желатина. — Ред.), в строительных буднях 30-50-х заменялось на цемент и гипс обычный (даже штуковую лепнину считали слишком дорогой, расточительной).

Мрамор и его дорогие композитные заменители могла себе позволить лишь столица, на периферии витиеватый декор зрелого «сталианса» воспроизводили в простейших, максимально экономных материалах.

Уже к концу 50-х совклассицизм стал выглядеть усталым и обносившимся. Цементно-гипсовые фрукты и цветы начали валиться с фасадов, мрачно пародируя осеннее созревание и увядание, статуи на портиках роняли из раскрошившихся пальцев свои свитки, снопы и горны.

Эта скоротечность увядания очень помогла энтузиастам скупого, схематичного стиля 60-х: классицизм столь наглядно ветшал и осыпался, что общество рассталось с ним без всякой печали и пылко влюбилось в простую, даже лапидарную новизну. По принципу «от противного».

В функционализме было меньше хрупких мелочей, намного меньше. Но и он, когда пришел черед, тоже утомил-надоел. Надоел той самой своей простотой, которая когда-то казалась эквивалентом новизны. И даже эквивалентом красоты. Сейчас же, в 21 веке, общество, насмотревшееся волновых смен стилей, повзрослело как раз настолько, чтобы понимать — красота бывает разной.

Прелесть умной пестроты

Современная урбанистика дает архитекторам контекст, которому обзавидовались бы их коллеги из прошлых эпох: сейчас допустимо цитирование всех мыслимых стилей, разделитель «модно/немодно» утратил былую бритвенную остроту, актуальным и симпатичным горожанину кажется если не все, то многое.

Теперь даже стили-антагонисты уживаются в статусе одинаково актуальных. Так, лаконичный геометризм «Европейского берега», футуристическая романтика «Флотилии» и орнаментальная нега отеля Marriott рождены практически одновременно. Французский классицизм «Жуковки» и сугубо интернациональный стеклянный сюрреализм зданий «Бутон» и «Айсберг» — тоже явления-ровесники.

Можно, конечно, сказать, что стилевой плюрализм — это примета эпохи, родовая черта постмодерна. Однако дело не только во времени, но еще и в месте: в мегаполисах пыл архитектурного многоголосья намного ярче и обильнее, нежели в городах-полумиллионниках или в муниципиях со статусом туристического центра.

В этом смысле Новосибирск легко выигрывает чуть ли не у любой областной столицы Центральной России. В тамошнем сообществе 200-400-тысячников 800-тысячный Ярославль — уже гигант. И почти каждый член этого сообщества либо вплетен в Золотое кольцо, либо страстно туда стремится.

Историчность города при толковом использовании этого ресурса дает некоторые специфичные «печеньки» его экономике и самооценке, но палитру архитектурных новаций существенно сдерживает. Высотное строительство споткнется о высотный регламент (в «золотоколечных» областных центрах он по-монашески строг), модернистские формы — о нормы средовой интеграции. И даже стилизаторству, работе в исторических стилях власти могут выдать целую россыпь «но» и «не».

Новосибирск — полная противоположность такому областному центру (будь то Кострома, Вологда или даже вполне урбанистичный Киров-Вятка), у него нет сковывающего кафтана историчности.

Как бы ни пытались романтики, завидующие Иркутску или Томску, прокачать ту же составляющую в Новосибирске, это остается на уровне попыток — на город нельзя натянуть непрожитые им века. Как говорится: сколько прожил — все мое, но чужого не надо. Подобия Иркутска и Томска из Новосибирска не получается. И в силу разницы исторических возрастов, и в силу разницы градостроительных пропорций. Тем более что эта самая «неисторичность» Новосибирска — тоже ресурс, тоже шанс. Причем ресурс с многозначной эффективностью.

С одной стороны, контекст Новосибирска позволяет воплощать масштабные модернистские проекты — вплоть до самых смелых и даже странных.
С другой стороны, Новосибирск — вольготная площадка и для архитекторов, работающих в ретроспекции — в эстетике прошлых эпох. Причем, в Новосибирске архитектор-ретроспектор не связан локальным контекстом — как, например, в Ярославле или Пскове.

Экспериментируя с историзмом, он может успешно создать объект, который вполне узнаваемо олицетворяет далекую эпоху, утоляет тоску публики по «милой старине», но ту эпоху цитирует не буквально.

Например, краснокирпичная гостиница на улице Садовой, соседствующая с жилым комплексом «Римский квартал», на взгляд неискушенного гостя города выглядит как типичная постройка 1890-90-х.

Фотохудожники 1970-х обожали такие образы — пряничная старина у подножия высоток — кладезем подобной натуры был московский Новый Арбат. Вот и на «Октябрьской» гость города натренировано умилится. Контраст как раз в духе фотоклассики: пряничная нарядность отеля, цветной минимализм «Римского квартала» и яркий модернизм «Флотилии». Пожалуй, более эффектной многомерности не встретишь больше ни в одной городской панораме.

Между тем красный отельчик — архитектурный трюк, стилизация. В реальном Ново-Николаевске попросту не было зданий такой высоты. В Саратове, Самаре или Уфе — множество. Там у купеческой архитектуры именно такие масштабы. Но Ново-Николаевск для зданий таких пропорций был слишком юн. Строительные амбиции не успели разгореться до этого уровня.

Но это, как говорится, для тех, кто в курсе. Получилось, во всяком случае, живописно и антуражно.

Комплекс «Переулок Бульварный» от ГК «Русь» — тоже пример творческой работы с кирпичом, но буквально воспроизводить купеческое наследие архитекторы не стали.

Стиль «Переулка Бульварного» — ордерный классицизм (как и у «Жуковки»), но с другим акцентом — меньше ренессансной Италии, больше Сибири. А конкретно — почерка А.Д. Крячкова, поднявшего кирпич до роли полновесного декоративного материала. Эстетика этого комплекса как резюме всего крячковского стиля — от узорчатых 1900-х до монументальных 1950-х. Получилось, к слову, цельно — не сшито на живую нитку, а красиво сплавлено воедино.

Ароматы гладиолусов

Еще один пример подхода «воспоминания о непрожитом» — архитектурное решение отеля Marriott. Здание это исполнено в стилистике русского ар-нуво.

Ар-нуво (зовущийся у нас еще и модерном) — стиль с отличным ассоциативным потенциалом именно для гостиницы. В 1890-1900-х главной сферой дебюта этого стиля были именно отели. В губернских центрах царской России новенькие гостиницы в стиле ар-нуво были квинтэссенцией всех городских достижений и амбиций. Самое модное, самое высокое, самое технически совершенное здание города — такова образная ниша модернового отеля в жизни любой губернской столицы.

Все эти «Европы», «Астории», «Гранд-Рояли» были доминантами городов вплоть до начала 30-х — до тех пор, пока советская стройиндустрия не раскочегарилась создавать что-то конкурентное по пропорциям и роли в панорамах.

В общем, ар-нуво — это благоуханный букет ассоциаций с явным отельным привкусом. Ирисы, маки, гладиолусы, шелка, туманы, «Метрополь» и «Националь». Москва и Петербург. «Руссобалты» у подъезда. Серебряный век. Блеск империи…

Для новосибирского Marriott была избрана именно петербургская версия русмодерна — более сложная по механике формообразования, но более строгая по декору в сравнении с цветистым московским ар-нуво. Что тут послужило определяющим фактором — симпатия новосибирцев к Петербургу или контекст места — сие не столь уж важно. Ибо получилось и впрямь очень «наполнено» и узнаваемо. В Ново-Николаевске не было своего монументального отеля — ничего похожего на «Метрополь» или грандиозную саратовскую «Европу» — Ново-Николаевск до таких объектов просто не дожил, а у Новосибирска уже свои собственные здания-персонификации.

Да, в истории не бывает сослагательного наклонения. Но в архитектуре-то оно возможно!

Как бы то ни было, появление в Новосибирске отеля Marriott именно в таком обличии — это словно страница, вшитая в книгу, страница с главой, которую когда-то оборвали на полуслове.

Возможно, эта многозвучность новосибирского «я» для жителя Петербурга или Вены странна и даже сомнительна. Но Новосибирску некогда шлифовать паззлы своего эго. Он умудряется и грезить о непрожитом прошлом томско-иркутского фасона, и воображать себя в скафандре гиперсити. Он — словно подросток, умудряющийся попасть на игрища ролевиков-реконструкторов и на вечеринку фанатов «Стар-Трека». В его личной вселенной космические корабли бороздят просторы Вестероса. Ну да, так бывает. Новосибирск слишком страстный и слишком быстрый, чтобы быть моностильным.

В статье использованы фотографии автора, с сайтов marriott.com.ru, zhukovka-nsk.ru, гкрасцветай.рф, pereulok-bulvar.ru, otelsadovaya19.ru