Не каждое банкротство — это следствие преступления

— Ирина, наблюдаете ли вы рост/уменьшение количества дел, возбужденных против бизнесменов?

— За статистикой я специально не слежу, но какого-либо существенного изменения возбужденных дел в ту или иную сторону не наблюдаю. Может меняться количество резонансных дел. Внутри всего количества дел есть изменения по видам уголовных дел, которые расследуются правоохранительными органами, а также могут меняться вменяемые способы совершения преступлений.

В 2019 году, наверное, впервые (хотя норма действует несколько лет) появились уголовные дела, связанные с расследованием картельных соглашений. Это новая норма, которая введена в закон в соответствии с международным опытом. Таких дел немного, так как они очень сложны для расследования. Но со временем их будет больше. Тренд уже есть.

— В Новосибирске есть примеры таких дел: ННИИТО, Клиника Мешалкина?

— Конкретно до возбуждения уголовного дела дошла ситуация, связанная Клиникой Мешалкина. По ННИИТО традиционная квалификация: растрата и мошенничество. Но фактуры и ситуации похожи — они связаны с закупками.

— Если проанализировать, то каковы, на ваш взгляд, наиболее распространенные причины возбуждения уголовных дел против бизнесменов?

— Чаще всего причиной возбуждения уголовных дел являются либо какие-то конфликты, либо экономические ситуации. Например, когда компания попадает в процедуру банкротства, то уже на стадии проведения финансового анализа в наблюдении временный управляющий должен сделать вывод об отсутствии или наличии признаков фиктивного и преднамеренного банкротства, а если таковые имеются — обратиться в правоохранительные органы. Кроме того, чтобы быстрее получить расчет, недовольные кредиторы также становятся инициаторами уголовно-правовых проверок. В их ходе, прежде всего, выясняется, почему наступила неплатежеспособность. Было ли это следствием экономического кризиса, неправильных экономических решений управленцев и собственников, либо имеет место вывод активов и иные преступные злоупотребления.

Традиционно возбуждаются дела, связанные с налоговыми преступлениями. По квалификации здесь мало что изменилось, но по фактуре есть корректировки. Если раньше под налоговыми преступлениями в основном квалифицировали действия руководителя, который заключал договоры с сомнительными контрагентами, то сейчас в основу возбуждения уголовного дела могут лечь преступления, связанные, например, с дроблением бизнеса и использованием иных схем налоговой оптимизации.

Еще раз подчеркну, что нормы Уголовного кодекса РФ действуют старые. Но меняются вменяемые способы совершения преступлений. Правоохранительные органы научились собирать новые доказательства совершения преступлений: анализируется электронная переписка и общение в мессенджерах, проверяется использование общих IP-адресов, анализируется использование электронных подписей и систем электронного документооборота и так далее. Развитие технологий привело к тому, что во вне попадает все больше следов общения и экономической деятельности.

Но тут есть один нюанс: глубина уголовно-правовой проверки находится в периоде от 5 до 10 лет, а мероприятия налогового контроля и срок гражданско-правовых споров, как правило, лежат в периоде трех лет. Поэтому мы сегодня в уголовно-правовой плоскости еще рассматриваем ситуации, сформированные достаточно давно.

— С чем связаны такие перемены по налоговым делам?

— Очень сильно изменились методы налогового регулирования и контроля. Если раньше каждый налогоплательщик фактически подвергался налоговой проверке раз в 3 года, то сейчас методология налогового контроля претерпела значительные изменения. Ведется большая аналитическая работа, благодаря цифровизации и созданию единого центра учета баз данных. Так что теперь налоговый орган выходит на проверку очень подготовленным с результатами предпроверочного анализа. То есть налоговики уже знают суммы доначислений, конкретные операции, подлежащие проверке, и в ходе выездной налоговой проверки им остается только эти суммы документально подкрепить.

Кроме того, расширились полномочия налоговых органов при проведении камеральных проверок. Здесь также используются механизмы предпроверочного анализа. В результате дел, выигранных налогоплательщиками, стало намного меньше, а периоды, когда государство выявляет какие-то нарушения, значительно сократились. Это следствие цифровизации и создания единой системы обмена информацией между налоговыми органами всей России.

— Много ли сейчас дел возбуждается по корпоративным конфликтам?

— Корпоративный конфликт — это всегда личный конфликт. Их становится все меньше и меньше. Во-первых, законодатель очень сильно закрутил гайки — у предпринимателей остается все меньше возможностей для злоупотреблений. Во-вторых, люди стали цивилизованнее. Они, наконец, оформляют свои договоренности письменно. Изменения в гражданском законодательстве привели к сокращению количества конфликтов и сузили поле для фальсификации. Теперь любое собрание участников ООО требует нотариального удостоверения, участники ООО получили возможность фиксировать свои соглашения в корпоративном договоре, определяя порядок принятия решений по важным вопросам, отходя от правила пропорциональности голосов к доле в уставном капитале. Это, безусловно, уже принесло свои результаты.

— Меняется ли отношение правоохранительных, судебных органов при рассмотрении дел, связанных с предпринимателями?

— Гайки не закручивают, но и лояльности тоже нет, к сожалению. Никто не хочет вникать в действительную экономическую сущность операций, изучать действительный мотив, когда руководитель говорит, что «предприятие оказалось в кризисе, и я пытался его преодолеть», попыток понять, каким образом действия руководства отразились на экономике предприятия. Могу привести примеры, когда вынесен обвинительный приговор руководителю предприятия, обвиняемому в мошенничестве и преднамеренном банкротстве, при этом в ходе процедуры банкротства проведен полный расчет с кредиторами, включая уплату мораторных процентов и штрафов, а якобы украденная сумма вообще не была оплачена контрагентом… Человек отбыл реальный срок, а такая абсурдная, с экономической точки зрения, ситуация, не привлекла внимание судов ни одной инстанции.

Много приговоров в том числе и по формальным обвинениям, когда выявление и пресечение каких-либо схем уголовно-правовыми методами приводит к тому, что для предпринимателей все оканчивается очень печально: предприятие вообще перестает работать, рабочие места теряются, налоги не платятся.

Уголовно-правовая проверка деятельности предприятия — слишком стрессовая ситуация. Далеко не всем удается без потерь из нее выйти, особенно если руководитель изолирован в СИЗО или находится под домашним арестом, не может участвовать в управлении. Этим всегда очень хорошо пользуются конкуренты.

— По вашим оценкам, количество заказных дел, когда конкуренты пытаются так воздействовать друг на друга, растет?

— Не считаю, что это ключевой критерий и не отслеживают эту статистику. Однажды сотрудник правоохранительных органов сказал мне: «мы делаем свою работу и нам все равно откуда поступил сигнал, если есть фактура для уголовного преследования». Зачем этот показатель отслеживать, если он никак не влияет на конечный результат?

— Насколько эффективно работает институт финансового омбудсмена, профессиональные ассоциации предпринимателей при защите бизнеса в таких ситуациях?

— По факту — неэффективно. Это общественные организации, которые не являются авторитетом для правоохранительных органов, чье мнение может склонить чашу весов в ту или иную сторону. Конечно, в некоторых ситуациях они пытаются продемонстрировать какую-то активность, но я бы не сказала, что нам как защите необходимо всегда использовать этот инструмент. Это, скорее, бюрократические структуры, которые пытаются присутствовать в каких-то конфликтах, но действительно эффективных результатов очень мало. Они не могут участвовать в деле, как самостоятельные субъекты, и наравне с защитой осуществлять какие-то активные процессуальные действия. Мнения они могут высказывать, давать какие-то интервью и комментарии, но это не приводит к реализации высказываний.

Если взять зарубежную практику, то там более эффективное и независимое правосудие. А как там работают подобные нашим общественные институты, мне ничего не известно.

— Насколько эффективна в таких ситуация публичность: активность в соцсетях, протестные акции и т.д.?

— Ситуации бывают разные. Много таких, когда правоохранительные органы по факту правы. Люди пытаются объяснить ситуацию тем, что «все так делали», «экономика такая была», что «это было сделано в интересах коллектива», но закон-то все-равно нарушен. Иногда речь идет о том, что есть только одна версия — обвинительная, а все остальные отметаются, человек борется за свою невиновность или за более легкую квалификацию. В данном случае, конечно, необходимо формирование общественного мнения, высказывание своих позиций в публичной плоскости, донесение информации и стратегии защиты до широкого круга лиц.

Мы — сторонники того, что если в ходе конфликта выявляются очевидные нарушения: формальный подход, нежелание проверить версию защиты, то безусловно нужна общественная огласка. Иногда это помогает.

—Насколько часто сегодня используются органы госвласти, правоохранительные органы для «разборок» с бизнесом?

— Мы работали по одному из таких дел, когда на предприятие приехали два автобуса с сотрудниками правоохранительных органов. Я согласна, что здесь был определенный перегиб, но не считаю, что это были разборки с бизнесом. Это демонстрация силы в ходе мероприятий налогового контроля. Чтобы налогоплательщик быстрее заплатил налоги, перестал отстаивать свою версию налоговой нагрузки на предприятие в суде, такие механизмы используются. Государство хочет показать силу. Привести силовую поддержку для обыска или досмотра — это один из таких методов. Он деморализует в определенный момент, но каких-то особенных результатов не дает. Ущерба для репутации, даже если информация распространилась в СМИ, я тоже не вижу. У нас же нет правила: «если к человеку пришли с обыском, то он должен застрелиться, потому что это позор». Руководство предприятия пояснило, что добровольно подаст все необходимые документы и будет сотрудничать со следственными и правоохранительными органами, доказывая свою позицию. Там, где докажут — отстоят свою позицию, где не смогут — доначислят налоги. Я не вижу тут репутационных рисков.

— Есть ли прецеденты, когда бизнесу удается отбиться и продолжить работу?

— Конкретные дела комментировать не считаю корректным. У нас идут массовые банкротства, но есть примеры, когда, несмотря на значительные долги, руководители не были привлечены к уголовной ответственности. Это касается компаний из сельскохозяйственной, строительной отрасли, торговли. Много прецедентов, когда с экономической точки зрения ситуация находится в одной плоскости, а с уголовно-процессуальной — в другой. Не каждое банкротство — это следствие преступления.

— Можете порекомендовать, что делать предпринимателю, если на него наезжают безосновательно?

— Нужно всегда работать с профессионалами. Не стоит ждать волшебства, надеяться на сомнительных помощников, что проблема «рассосется сама по себе». Этого не будет. Любые проблемы нужно изучать, смотреть, как из них можно выйти правовыми способами. Если нельзя выйти без негативных последствий, то как их минимизировать. При этом думать об уголовно-правовых последствиях надо всегда, а не только тогда, когда уже вызвали к следователю или пришли с обыском. И на случай непредвиденной ситуации должны быть заранее определены специалисты, к которым можно незамедлительно обратиться, а сотрудники заблаговременно проинструктированы, как себя вести, какие у них есть права, если на предприятии идет обыск.

Фото предоставлено героем публикации