— Дарья, хотелось бы поговорить о текущих политических трендах. С одной стороны, мы видим акции протеста, особенно либеральной оппозиции. С другой — задержание активистов, муниципальных депутатов, собравшихся на форуме в Москве. Можно ли сказать о росте протестной активности снизу и, соответственно, реакции сверху?

— Можно, конечно. Это медицинский факт. Он ощущается всеми органами чувств. Отрицать его глупо. Другое дело — какова социальная сущность и природа протеста? У меня глубокое убеждение, что пока мы имеем дело с «протестом сытых». Протестуют в основном в мегаполисах люди, которым в общем-то неплохо живется, но есть некие «стилистические» разногласия с властью. Но это не совсем тот протест, который имеет потенциал стать каким-то революционным, судьбоносным для страны. Понятно, нам не нравится власть, люди, ее представляющие, но пока у нас полоса стабилизации. Нет в диком количестве голодных, бездомных. Кризис нас, безусловно затронул, но в гораздо меньшей степени, чем ту же Европу, которая, простите, без штанов сидит после нескольких сытых десятилетий и очень плохо себя ощущает. Там большие протесты. Миллионные демонстрации идут в Испании, Сербии, Франции. У нас все-таки «подушка безопасности» была создана за тучные годы, и ее еще не до конца проели. Поэтому наш протест больше интеллектуальный и столичный. В трудовых коллективах люди как-то приспосабливаются и пока не очень намерены протестовать. Так что до революции нам далеко. Хотя зарекаться не надо. Ленин в январе 1917 года тоже говорил, что «наши внуки, может быть, доживут до революции».

Пока у нас кризис не настолько глубок, чтобы люди выходили на улицы от того, что им нечего есть. Если протестуют, то либо от того, что президент не нравится, либо кого-то, по их мнению, противозаконно посадили. Но системного протеста пока нет. При всем моем негативном отношении к нынешней власти, последние несколько десятилетий она не зря хлеб ела и создала эту «подушку безопасности», которая позволяет сейчас, не тревожа свое физическое здоровье, им существовать.

— Насчет стабильности можно поспорить. К примеру, за период пандемии множество людей потеряли работу, бизнес…

— Все капиталистические кризисы проходят по одной схеме: мелкий и средний бизнес разоряется, крупный богатеет и укрепляется. У нас мелкий бизнес и так был не в очень хорошем состоянии. Государство помогает только «крупнякам». Все банки решают свои проблемы за счет государства. Все крупные компании у нас получили от государства финансовую помощь, в отличие от граждан. Граждане получили два раза по 10 тысяч рублей на детей, и все. Если в Европе финансовые дырки образовались, потому что там давали по 2 тысячи евро, причем не на семью, а на человека, то у нас никому, по сути, ничего не дали. Поговорили про «вертолетные» деньги, все посмеялись. Спасибо, что 10 тысяч на ребенка дали. Больше — никакой поддержки. Поэтому результат кризиса закономерен: богатые будут продолжать богатеть, мелкие и средние — беднеть и разоряться, а пандемия там, инфляция, голод или засуха — неважно.

— Вот сейчас, как вы сказали, мы еще пока что-то проедаем, но как долго это будет продолжаться?  

— Очень сложно спрогнозировать, потому что не существует каких-то объективных средств измерения. У меня иногда складывается такое ощущение, что 80% нашей экономики — это экономика теневая. Мы не можем точно сказать, сколько человек разорилось в пандемию, потому что, грубо говоря, у нас далеко не все оформлены официально. У нас большей частью люди предпочитают получать деньги в конверте, и понятно, почему. Далеко не у всех работа совпадает с тем, что написано в трудовой книжке. То есть мы не владеем объективной картиной, и никакие статистические официальные данные здесь нам не помощники. Но есть какие-то органы чувств, помимо статистики. Я сейчас приехала из-за границы, из Занзибара. В гостинице, где я жила, больше половины туристов — из Новосибирска. Если раньше в основном были москвичи, петербуржцы, то сейчас Новосибирск, Уфа, Казань, Самара, Челябинск, Кемерово. Люди из Кемерова едут в Новосибирск, из Новосибирска летят в Москву, из Москвы — в Занзибар. Это не богачи отдыхали с нами. Жена — бухгалтер, муж — охранник в институте системы Росатома. То есть имеется еще жирок. С другой стороны, этот жирок рано или поздно закончится. А социальные лифты для людей, особенно в возрасте 40+, уже закрываются. Люди не смогут найти работу. Они проедают накопления. Очень много ограничений для пока еще работающих. У нас хоть объявлена дебюрократизация, но на деле бюрократия пронизывает все наше общество. Это все имеет свойство накапливаться — и рано или поздно рванет. Но сейчас размахивать флагом и говорить, что революция стучится в двери, было бы преувеличением. Отнюдь не все сейчас готовы поддержать революционные преобразования в обществе. Очень многим людям есть, что терять. Пролетарию, когда он шел на баррикады, было нечего есть. Сейчас людям хочется, чтобы было, как минимум, не хуже, чем вчера. Да и люди не очень понимают, что революция — это не обязательно кровь, кишки и резня. Революция — это качественное изменение социального строя на более прогрессивный, и произойти она может мирным путем. Латинская Америка нам показывает эти примеры. Но у наших людей 30-летней пропагандой накрепко вбита матрица: придут коммунисты — отберут квартиры и начнут стрелять. Складывается впечатление, что живем не в 2021 году, а во времена перестроечного «Огонька». Это настолько плотно въелось в плоть и кровь, что выжигать предстоит очень долго. И, к сожалению, наши системные левые силы не всегда подают правильный пример. У них нет репутации людей, которые будут защищать нашу с вами свободу и новую жизнь. Они сделали приемлемую жизнь для себя, будучи крупнейшей оппозиционной партией. Удобно усаживаясь в парламентские кресла, они забыли, что партия создается не для рассаживания в кресла, а для взятия власти. Они предпочитают об этом не вспоминать. А если кто-то начинает об этом вспоминать, их быстренько осаживают из Кремля.

— Вспоминается недавнее скандальное исключение нескольких депутатов Мосгордумы из фракции КПРФ. Это отдельный случай или тенденция?

— Это общероссийская тенденция. Просто к Москве приковано всеобщее внимание, поэтому данный случай вышел на поверхность. А вот, например, в Хабаровском крае взяли и исключили половину фракции КПРФ в краевом законодательном собрании. На федеральном уровне к этому приковано меньше внимания. Но процессы те же самые. КПРФ переродилась и перестала быть тем, чем должна была. Я помню 90-е годы, когда я была членом фракции КПРФ в Государственной Думе. Это была совершенно иная партия. Люди остались те же, фамилии и лица те же, а образ действия, образ мышления, образ существования, к сожалению, совершенно иной. Партия стала частью власти. Она существует в достаточно тепличных условиях. Последние 20 лет она просуществовала именно на основе «договорняка» с властью. И когда сейчас отдельных депутатов, активистов начинают «прессовать» — сажать, штрафовать, лишать мандатов — это воспринимается как ЧП внутри самой же КПРФ. Хотя на самом деле так живут оппозиционные партии во всем мире. Их активистов арестовывают, бросают в тюрьмы, даже убивают. А у нас оппозиция именно поэтому такая невнятная, потому что она в тепличных условиях в тучные годы просидела в комфорте. Сейчас, когда пряников начинает на всех не хватать, ее немного прижимают. Мы (Левые активисты. — Ред.) коммунистов, конечно, поддержим, потому что любой беспредел, любое беззаконие осуждаем, выходим в пикеты, создаем определенную информационную среду в блогах и так далее. И наших товарищей арестовывают. Но мы прекрасно понимаем, что это ничто по сравнению с тем, в каком режиме и в каких условиях оппозиция существует во многих тех же европейских странах, не говоря уже про Азию, страны Персидского залива с их сатрапиями. В той же Франции человек за запись в блоге получил 6 лет. И это абсолютная проза жизни. У нас только-только начинают возмущаться, когда к человеку, который что-то перепостил, пришел Роскомнадзор. А в Европе это уже давно общая практика.

— Ситуация с левой оппозицией, в частности КПРФ, в Новосибирске, на ваш взгляд, отличается от общероссийской?

— Отличается, причем в лучшую сторону, по сравнению с большинством регионов России. Новосибирск — один из немногих регионов, где пока что сохранилась политическая жизнь. В Москве уже забыли про это, там все иначе. Здесь есть политическая конкуренция, причем реальная, а не декоративная. Здесь выборы имеют значение. Здесь не так применяется административный ресурс. Здесь имеет смысл в политике участвовать, потому что есть для этого некие условия. Не знаю, какой Анатолий Локоть хозяйственник, я мало вижу отличий от Новосибирска времен Городецкого. Но то, что он поддерживает конкурентную политическую атмосферу, в этом он большой молодец, потому что это мало где вообще существует в России. Мне кажется, что в данном случае он на месте. Но все должны понимать, что в отдельно взятом Новосибирске социализм не построишь. Другой вопрос, что коммунистам не нужно участвовать в борьбе за исполнительную власть. Партия потеряет репутацию, будет очень много неоправданных надежд, люди начнут отворачиваться, будет снижаться уровень поддержки. В результате все так и случилось. Надо завоевывать власть законодательную, а не исполнительную. Потому что в исполнительной власти кардинально ничего не поменяешь, но нечистот хлебнешь с лихвой. Зюганов говорил: «Когда у нас будет 50% плюс один губернатор, тогда изменим ситуацию, будет смена власти, строя и так далее». Ничего подобного. У нас был огромный «красный пояс». Но все это, как я считаю, ушло в топку. Сейчас у КПРФ есть две или три области и мэр крупного города, и все. Так что мое отношение к участию КПРФ и вообще левых в исполнительной власти отрицательное. Пусть режим пачкается сам за себя, сам за себя отвечает. Сменится время, будем рассуждать по-другому. А сейчас это пагубный путь.

— Если говорить про несистемных левых, то они в большей конфронтации с кем — с КПРФ, либералами-«навальнистами»? С последними вообще могут быть точки соприкосновения?

— Могут, причем и с теми, и с другими. Даже с властью могут быть точки соприкосновения. Например, почему мы должны осуждать Путина, который помогает навести порядок в Сирии? Почему мы должны осуждать Путина, когда он помог возвращению Крыма? Мы это поддерживаем. С другой стороны, то, что происходит на Донбассе, мы не поддерживаем. Считаем, что политика Кремля приводит к системной деградации региона, гибели людей. То есть мы (Россия — Ред.), с одной стороны, не даем им там пропасть, а с другой — не предприняли каких-то радикальных действий, хотя в 2014-2015 годах это было возможно. Западные политики, с которыми общаемся, говорят: «Если бы вы в 2015 году решили вопрос радикально, никто бы и слова не сказал». Как говорится, если ты выбираешь между позором и войной, ты обязательно получишь и войну, и позор. Санкции с нас так и не сняли, хотя явно расчет был на это: если мы не дойдем дальше Краматорска, с нас снимут санкции. Да ничего с нас не снимут, надо быть совсем недальновидным или вредителем, чтобы этого не понимать. То есть, повторю, имеются темы, по которым власть можно поддержать, но их немного. Они в основном внешнеполитического характера. А во внутренней политике, к сожалению, мало точек соприкосновения.

Когда речь идет о каких-то демократических правах, общегражданских материях, здесь есть точки соприкосновения с либералами. Но с годами их все меньше и меньше. Опыт сотрудничества с либералами 2011—2012 года показал, что сотрудничество это крайне неблагодарное. В событиях на Болотной первую скрипку играли либералы, а сидели в результате Удальцов и Развозжаев. И остальные «болотники», которые сидели, были в основном левых взглядов. Мы для власти социально чуждые. Она может сколько угодно конфликтовать с либералами, но, когда речь идет о конкретике, как правило, либералы гуляют на свободе, а левые сидят по казематам. Можно вступить в союз с дьяволом, если ты четко знаешь, что командовать будешь ты, а не дьявол. Если командовать будет дьявол, то лучше постоять в сторонке и пропустить одну партию. Сейчас левые должны эту партию пропустить, это не наша баррикада.

— Нет такого риска, что либералы в этом случае перехватят у левых оппозиционную повестку, что они будут восприниматься, в первую очередь, как оппозиция?

— Они могут подхватить какие угодно повестки. Но нужно понимать, что их задача — не сменить эту повестку, а в борьбе за ресурсы приобщиться к этим же самым ресурсам, к которым сегодня приобщены наши власть имущие. То есть, когда Навальный показывает дворец Путина или кого-то еще в Геленджике, явно слышится подтекст: «Там должен жить я». Навальный же не говорит о том, чтобы дворец передать под пионерский лагерь или здравницу для инвалидов. Он, по сути, говорит: «Почему какой-то деятель во дворце живет, а я хожу по митингам?». Когда Удальцов сел в тюрьму, некоторые либеральные СМИ просто светились радостью: наконец-то коммуняке показали его реальное место. Причем это писали те же люди, которые стояли с Удальцовым на трибунах митинга еще месяц назад. И цена такого сотрудничества стала стремиться к нулю. Поэтому, я считаю, давайте вначале объединяться с левыми, а потом уже посмотрим, брать нам к себе либералов или нет. Мы не заряжены на конфронтацию. Другое дело, что нам иногда выбора не оставляют. Кроме того, не надо забывать о собственных взглядах. Растворяться в пиар-истории Зюганова или еще кого-то — зачем? Тем более что есть левые, которые вели бы совсем другую политику. Они есть и в КПРФ, и за ее пределами. Партийная принадлежность — это в основном условность, потому что из четырех больших компартий, которые сегодня в России существуют, три — это так или иначе осколки КПРФ. Либо этих людей выгнали из КПРФ, либо они сами ушли, но это все одна коммунистическая среда. Мы за то, чтобы объединяться, но объединяться не бездумно. У нас есть своя позиция, и мы ее будем всегда и везде отстаивать, даже перед самыми нам близкими идеологически и организационно людьми. Почва для объединения есть, но должно быть объединение в действии. И это получается на различных площадках, таких как форум левых сил, круглые столы левых организаций, какие-то протестные штабы. То есть формы объединения есть, главное, чтобы было желание идти навстречу друг другу.