Одним из ключевых предпринимательских рисков для бизнеса сегодня являются неграмотно выстроенные партнерские отношения, которые перерастают в корпоративные конфликты, когда партнеры привлекают к спору правоохранительные органы. Прокомментировать эту ситуацию редакция Infopro54 попросила двух экспертов: с юридической точки зрения — управляющего партнера адвокатского бюро «Гребнева и партнеры» Ирину Гребневу, с точки зрения публичных последствий таких рисков — главного редактора и директора информационно-аналитического агентства «Центр деловой жизни» Андрея Кузнецова.

В топе информационной повестки

— Ирина, на ваш взгляд, насколько сегодня для Новосибирска актуальна проблема, когда конфликты между партнерами, совладельцами приводят к фатальным проблемам для бизнеса?

— Ирина Гребнева: На мой взгляд, чтобы оценить актуальность этой темы, нужно обратиться к новостям, посмотреть, как часто в информационной повестке фигурирует повод, в основе которого лежит корпоративный конфликт. Таких прецедентов в криминальной хронике очень много, и чаще всего речь идет о привлечении к уголовной ответственности, вытекающей из корпоративных конфликтов, когда бывшие или даже нынешние партнеры обвиняют друг друга в преступлениях. То есть проблема в Новосибирске стоит очень остро, и она крайне актуальна.

— Анализировали ли вы причины появления таких конфликтов?

— Ирина Гребнева: В основе любого конфликта лежат взаимоотношения двух людей. С одной стороны, их умение договариваться, с другой — культура (или отсутствие ее) фиксировать свои договоренности.

У нас многие бизнесы начинаются со взаимной любви, взаимного интереса, а когда люди вдруг объединяют свои усилия, свои энергии, свои деньги, то им некогда, да и не хочется тратить время на оформление отношений.

Последствия публичности правоохранительных органов

— Андрей, по вашему мнению, почему эти конфликты возникают и, самое главное, почему они выливаются в публичную плоскость?

— Андрей Кузнецов: В публичную плоскость многие конфликтные кейсы выливаются в неплановом и непродуманном формате, потому что информационные поводы становятся следствием уже ни первого, ни второго, иногда даже ни третьего шага в рамках конфликта. Практика показывает, что общественность узнает о многих конфликтных ситуациях в тот момент, когда они уже зашли достаточно далеко и в них вовлекаются третьи лица. Как правило, это государственные органы, в основном правоохранительные.

За последние 10 лет у нас на информационном фронте сложилась такая ситуация, что правоохранительные структуры постепенно стали основными ньюсмейкерами для средств массовой информации. По количеству громких информационных поводов они опережают органы власти. Повышенный запрос на цитируемость и фактическая соревновательность правоохранительных структур между собой за информационные поводы приводит к тому, что у нас сегодня практически любой чих может стать предметом проверки, которая будет проводиться не просто так, а еще и по поручению, например, председателя Следственного комитета РФ. Просто потому, что эта система сегодня так работает, настолько важны медийные показатели.

Мы сейчас все находимся в одном информационном поле, поэтому у любой стороны любого конфликта в какой-то момент возникает соблазн воспользоваться такими доступными и, казалось бы, такими понятными рычагами: можно же написать заявление в прокуратуру или в следственный комитет на своего бывшего партнера, на своего контрагента и попытаться получить какое-то преимущество в конфликте, осложнить оппоненту жизнь посредством этого давления со стороны правоохранительных структур. Именно на этом этапе в большинстве случаев общественность узнает о конфликтной ситуации, о том, что к одной из сторон конфликта пришли люди в погонах.

— Но раньше, еще в 90-х годах прошлого века, тоже практиковались ситуации, когда предприниматели друг на друга писали письма в правоохранительные органы. В чем разница между текущей ситуацией и той, что была в конце 90-х?

— Ирина Гребнева: Правоохранительные органы сейчас стали более публичными и открытыми. Раньше были факты, когда предприниматели пытались делать такие заявления, используя, возможно, какие-то коррупционные составляющие, связи, чтобы получить преимущество, сейчас — нет. Правоохранительные органы сегодня не просто ведут какую-то деятельность, они об этом очень профессионально рассказывают, выдают информацию в публичную плоскость. У каждой силовой структуры работают пресс-центры, телеграм-каналы, новостные сайты, идет рассылка пресс-релизов. Так что если кто-то сейчас хочет использовать обращение в правоохранительные структуры как скрытый инструмент давления — «мы тебя сейчас пуганем, и ты согласишься на наши условия», то ничего не получится. Изменение в подходе к работе силовиков приводит к тому, что информация выходит в публичную плоскость и несет необратимые риски, в том числе репутационные. Причем для обоих участников процесса! Бизнес еще ни разу не подорожал, когда в нем идет корпоративный конфликт.

— Андрей Кузнецов: И раньше, и теперь возбудить уголовное дело было легче, чем его закрыть. Этот риск актуален не только для ответчика, но и для инициатора. Практика показывает, что следственные органы с большим интересом и энтузиазмом входят в корпоративные конфликты, так как им по большому счету без разницы, какую сторону притягивать в итоге к ответственности, а войти в конфликт — значит, получить доступ к внутренней кухне бизнеса. Как правило, там всегда можно найти что-то интересное.

Кроме того, по моим ощущениям, как работника информационной сферы, раньше была немножко другая правоприменительная практика. Например, посмотрим наши последние новосибирские кейсы, связанные с коррупцией, с получением или дачей взяток. Мне кажется, что лет 10 назад с такими обвинительными заключениями никакой следователь не получил бы санкции даже на обыски, не говоря уже об арестах. Чтобы обвинить человека во взяточничестве раньше, нужно было очень много потрудиться, провести разные спецоперации, доказать его личную корысть, зафиксировать, что он эти деньги получил. А сейчас, посмотрите, что инкриминируется в качестве мнимых доказательств коррупции. Я не знаю, куда это пойдет дальше.

Раньше, на мой взгляд, правоохранительные структуры с большой опаской подходили к уголовным делам, к коммерческим конфликтам бизнеса против бизнеса. Потому что они не хотели становиться участниками этих конфликтов. Сегодня на общем вале криминальных новостей все это «упаковывается» уже гораздо смелее.

— Ирина Гребнева: Понимаете, не изменилось главное — уровень понимания самими коммерсантами того, как это работает. То есть, с одной стороны, когда человек пишет заявление и говорит: «Мой партнер осуществлял хищение из бизнеса и делал раз, два, три, четыре, пять», он думает, что после того, как придут правоохранители, он получит преимущество и о чем-то с партнером договорится. Например, тот скажет: «Ну ладно, я все верну» или «Моя доля уменьшится вот на эту сумму», или «Мы договоримся и разойдемся». Это так не работает! Когда мы говорим о публичных обвинениях, как правило, в них идет речь о «резиновых статьях» ст. 150, ст. 160 УК РФ. Да, для их возбуждения необходимо заявление потерпевшего, но по его заявлению это дело не может быть прекращено. Принцип «Галя, у нас отмена, мы договорились» не работает. Маховик запущен, и чтобы его остановить, правоохранительные органы должны признать, что они возбудили дело без должных оснований.

Дальше второй вопрос: та сторона, на которую пишут заявление, часто действительно не понимает, в чем ее обвиняют.

— Почему возникает такая ситуация?

— Ирина Гребнева: Потому что, когда принимаются предпринимательские решения, люди считают: «Раз я акционер на 50%, то это мое, и имуществом юрлица я могу распоряжаться по крайней мере на 50%». Распространенная история, когда для того, чтобы получить какие-то свободные наличные, оборотные средства, одному из акционеров перечисляют займы или дивиденды в большем объеме либо оплачиваются какие-то сомнительные, с точки зрения юрлица, сделки. А потом возникает вопрос: «Ну как так, мы же договаривались, все же были в курсе?!». Почему-то предприниматель думает, что если все были в курсе или если деньги потрачены на общие нужды, то нет оснований для уголовного преследования. Это тоже так не работает. Если, например, вступили в какие-то отношения с чиновниками, предоставили им или членам их семей какие-то блага, то это тоже риски, причем абсолютные, которые могут быть когда-то вскрыты.

Сосед-силовик — это не управление уголовно-правовым риском

— На ваш взгляд, понимают ли предприниматели риски корпоративных конфликтов?

— Ирина Гребнева: У большинства коммерсантов вообще нет понимания всего спектра уголовно-правового риска при ведении предпринимательской деятельности, потому что совершенно разный подход по причине ущерба с точки зрения уголовного кодекса и с точки зрения цивилистики.

Отсутствие правовой культуры, позволяющей оценивать уголовно-правовой риск при ведении предпринимательской деятельности, — ключевая проблема предпринимателей. Когда мы общаемся с коммерсантами, я всегда говорю, что иметь соседа-высокопоставленного силовика — это не управление уголовно-правовым риском. К сожалению, это очень распространенный инструмент, применяемый ранее предпринимателями для обеспечения собственной коммерческой и предпринимательской безопасности.

— Как часто предприниматели обращаются к юристам за аудитом уголовно-правовых рисков?

— Ирина Гребнева: Почти никогда. Причем аудит нельзя пройти один раз и успокоиться. У нас постоянно меняется структура уголовно-правовых рисков. Допустим, государство уже научило всех предпринимателей, что нельзя обналичивать деньги. Но вопрос в том, что глубина уголовного преследования по таким преступлениям — 10 лет. То есть, если вы 7 лет назад перестали сотрудничать с фирмами-однодневками, это не значит, что еще 3 года к вам не придут и не спросят, что это вы делаете. Уголовные преступления в сфере экономики очень отдалены от времени совершения, от времени уголовного преследования. Здесь часто нужен повод, который ищут. И один из партнеров его инициирует при наступлении конфликта: «Смотрите, что они (не мы вместе с ним!) когда-то делали». А прокуратура говорит: «О, ребята, а ну-ка идите сюда, давайте-ка посмотрим». Если же в истории были государственные, муниципальные деньги, то все это усиливает риски многократно.

Для акционера часто непонятно: «Как я, будучи директором и акционером, мог сам что-то украсть у своего общества». Но общество — это не ты. Там может быть какой-то маленький миноритарный акционер, и это не твое.

— Андрей Кузнецов: Кстати, дело Михаила Абызова и всех его сподвижников — история именно об этом: как будто они все сами у себя что-то украли, а там были миноритарные акционеры.

Кейсы корпоративных конфликтов Новосибирска

— Какими еще новосибирскими кейсами можно проиллюстрировать примеры конфликтов, связанных с партнерствами?

— Ирина Гребнева: Из последних у нас в новостную повестку попал «Ангиолайн». Это многолетний корпоративный конфликт, который разворачивался в разных направлениях. Когда-то казалось, что одна сторона уже совсем одержала верх, потом другая. До недавних пор я полагала, что уже всем все надоело, что все идет к логическому завершению и дела потихоньку зафиксируются. Но внезапно появился новый информационный повод: недавно стало известно, что в 2017 году одним из участников этого корпоративного конфликта, занимавшим на тот момент руководящую должность, были совершены действия, которые следствие квалифицирует как растрату. Причем этот информационный повод появился тогда, когда заявителю уже, казалось бы, не очень актуально добивать вторую сторону, они и так почти доказали свою правоту в судах и гораздо более близки к победе. И вдруг новое обострение, в основу которого положены факты, якобы случившиеся в 2017 году. Напомню, речь идет о конфликте за миллиардный актив, а стоимость претензий составляет чуть больше миллиона рублей. Мы же понимаем, что материалы, которые легли в основу уголовного дела, были у правоохранительных структур очень давно, но сначала они возбуждали одно уголовное дело, потом его закрывали по заявлению другой стороны, а сейчас «выстрелила» эта история. Это яркая иллюстрация того, что когда предприниматель что-то несет в правоохранительные структуры, то совершенно непонятно, каким образом, когда и против кого может быть использована эта информация. Как говорил классик: «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется».

— Ситуация вокруг ПАО «Тяжстанкогидропресс» тоже относится к этой категории конфликтов?

— Ирина Гребнева: Не сказала бы, что это корпоративный конфликт в чистом виде. Он обострился после того, как изменилась финансовая ситуация на предприятии. На мой взгляд, это, скорее, последствия не совсем корректного оформления продажи бизнеса.

У бывшего владельца, который продал бизнес, был один интерес — получить деньги и расстаться с бизнесом. После того как бизнес оказался в тяжелой финансовой ситуации, не будем обсуждать по каким причинам, вдруг оказалось, что при завершении сделки по переходу права собственности стороны вольно трактовали некоторые свои договоренности и зафиксировали их так, как сочли нужным. Потом пришел сторонний кредитор, «Сбер», который был инициатором уголовного преследования. Далее «Сбер» вышел из этой темы, его права-требования были выкуплены, но остановить ситуацию уже было нельзя.

В процедуре банкротства есть несколько направлений. Одну отрабатывает арбитражный суд: установление и формирование справедливого реестра, понижение аффилированных структур и так далее, а вторую — безопасники, которые смотрят, не было ли у банкрота признаков преступления.

Сейчас дело «Тяжстанкогидропресс», кажется, близится к какой-то развязке, так как в этом заинтересованы все, в том числе властные структуры, но бизнес-то из-за этого корпоративного конфликта не работает. Какой инвестор пойдет на площадку, если там постоянные споры и уголовщина? Если бы актив был очищен через процедуру банкротства, наверное, он был бы легко продан, но сейчас за ним тянется очень большой шлейф рисков, и инвестора, который был бы готов их на себя принять, пока найти не удается.

Когда бизнес продается — это тоже история корпоративных отношений, только между старым и новым владельцами. Заключая такие сделки, не важно, продаешь ты бизнес или покупаешь, обязательно нужно думать об уголовно-правовом риске.

— Андрей, недавно в своем обзоре на сайте «Центр деловой жизни» (ЦДЖ) вы отмечали, что история с «Электроагрегатом» вышла на новый виток. Это тоже один из примеров корпоративного риска?

— Андрей Кузнецов: На моей памяти, это самый долгий корпоративный конфликт в Новосибирске, который длится уже 13 лет. Некоторые активные участники конфликта покинули этот мир, а дело продолжается, и регулярно мы видим новые повороты сюжета. Если говорить именно об узкой части конфликта, а именно о вмешательстве правоохранительных структур, то здесь вначале было уголовное дело в отношении одного участника конфликта, а потом в отношении другого.

И точка все еще не поставлена, события развиваются, я предполагаю, что здесь будут еще новые повороты. Как уже отмечалось, механизм запущен, и эти жернова просто так сами по себе не остановятся.

— Ирина Гребнева: Я считаю, что история с «Электроагрегатом» — не самый старый корпоративный конфликт в Новосибирске. В производстве Арбитражного суда Новосибирской области находится дело о банкротстве, открытое в 2009 году, которое продолжается до сих пор. ЗАО «Традиция» к банкротству привела корпоративная война. Парадокс этого конфликта в том, что за прошедшее время радикально изменилось законодательство, изменились принципы расследования уголовных дел, а люди все никак не могут договориться, и у них еще хватает жизненных и финансовых ресурсов, чтобы этот конфликт продолжать. В данной истории проблема еще в том, что в этот конфликт вовлечено государство. Процедура банкротства идет в определенном порядке, и пока ты не выполнишь все действия, завершить ее невозможно.

— Есть примеры, когда дела, связанные с корпоративными конфликтами, завершились? С чем остались партнеры?

— Ирина Гребнева: Сегодня есть несколько вариантов расставания партнеров.

Первый — это цивилизованный выход из бизнеса: партнеры физически делят бизнес, когда это возможно. Один остается с бизнесом, а второму выплачивается денежная компенсация. Таких примеров много, но они реже попадают в информационное поле.

Второй вариант — продажа бизнеса. При этом мы далеко не всегда знаем, был ли там какой-то конфликт, почему собственники пришли к такому решению. Возможно, они решили, что «пришло время, мы расстаемся друзьями, пойдем дальше раздельно». Либо там уже была точка кипения, но они нашли в себе силы, нашли инвестора и так далее — и кто-то мирно вышел из бизнеса. Такие ситуации тоже редко появляются в информационном поле. Либо стороны занимают определенную позицию в информационной политике и выдают вовне только то, что считают нужным.

Самая распространенная причина корпоративных конфликтов — женщины

— Вы ожидаете, что конфликтов, связанных с корпоративными рисками, будет больше или их количество будет сокращаться, так как предприниматели осознают последствия таких историй?

— Ирина Гребнева: Вы знаете, я пока не ожидаю, что их будет меньше. Что приводит к корпоративному конфликту? Какое-то накопленное взаимное неудовольствие, проблемы в бизнесе. Легко поддерживать отношения, договариваться, когда у тебя все хорошо. Обострение корпоративных отношений мы часто видим, когда идут какие-то экономические сложности: дорогие кредитные ресурсы, спад потребления, изменение законодательства, условий работы на рынке и прочее.

Например, предприятие всю жизнь работало в сфере государственного, муниципального заказа, но контроль усилился, и у заказчика к подрядчику появились вопросы. Это очень часто приводит к конфликтам.

Бывает, когда конфликт возникает после того, как на предприятие приходят правоохранительные органы: тут же начинается поиск виноватого.

Так что, на мой взгляд, количество таких конфликтов пока будет только расти.

— При таком прогнозе не могу не спросить: что делать, чтобы снизить риски этих конфликтов?

— Ирина Гребнева: Я не верю, что можно продумать все детали будущего развода. Сейчас очень модно говорить: при вступлении в брак подумай, как будешь разводиться. Ты можешь об этом подумать, но ты не узнаешь, как это будет, пока это событие не наступит. Точно так же и в бизнесе. Так что полностью продумать будущий развод невозможно, но зафиксировать реальные договоренности между партнерами, конечно, можно и нужно. А люди часто этого не делают, так как исходят из своего понятия порядочности. Все говорят: «Ну мы же нормальные люди, мы порядочные, у нас репутация, ну что тут может пойти не так, мы обязательно договоримся». Но когда люди вместе съедят не один пуд соли, когда многое переживут вместе, у них будет постепенно накапливаться взаимное недовольство. Дело в том, что каждый по-своему вспоминает первоначальные договоренности, каждый думает, что они были именно вот такие. У каждого появляются какие-то источники влияния. Это может быть семья, партнеры по другим бизнесам, друзья. Партнеры не выясняют вовремя, накапливая недовольство, нарыв зреет-зреет, а потом прорывается.

Фактические глобальные договоренности нужно четко фиксировать. Например, «мы все делим пополам» или «я в бизнес принес такие-то деньги и являюсь участником доли на 33%, а ты — такие-то деньги, и у тебя 60%, а еще у кого-то — 7%». К сожалению, у нас предпочитают регистрировать десятки юрлиц на родственников, сотрудников, сторонних лиц, которые потом забывают переоформлять, а когда возникает необходимость раздела, то оказывается, что актив вообще не структурирован.

Кроме того, моя юридическая практика показывает, что недовольство не возникает на пустом месте. Знаете, какая самая распространенная причина корпоративных конфликтов? Это женщины! Каждая любящая жена говорит своему супругу: «Сколько ты можешь на себе все везти, тянуть за собой остальных?!». У каждого партнера есть жена, и каждая говорит похожие слова. В какой-то момент одна из женщин так допекает супруга, что он «заваривает кашу». Правда, потом может оказаться, что без других партнеров он в принципе «не едет».

— То есть в такой ситуации вы, как юрист, рекомендуете партнерам все-таки найти в себе силы и поговорить?

— Ирина Гребнева: Да, не стоит копить недовольство друг другом до критической точки, потому что последствия вмешательства государства, силовых структур непредсказуемы. Если тебе, конечно, не все равно, что твой бизнес за тебя поделит кто-то другой. Когда тебе кто-то советует: «Пойдем напишем на него заявление, и он быстренько подпишет все, что мы хотим», подумай, куда это все приведет. Будет ли у тебя возможность забрать свою долю или, если кто-то вдруг узнает о ваших многочисленных хищениях, вы оба окажетесь виноватыми? Так тоже бывает.

— Андрей, как представитель СМИ, можете проанализировать: были ли примеры, когда предприниматели, которые обращались с заявлениями на своих партнеров в правоохранительные органы, оказывались в выигрыше?

— Андрей Кузнецов: Заявителей у нас точно не любят. Есть примеры, когда, решая какую-то свою текущую задачу, деловую или политическую, люди создавали проблемы конкурентам или оппонентам, но потом сами теряли и политические, и финансовые позиции. При этом есть интересные примеры, когда люди попадали под уголовное преследование, даже получали сроки, но сохраняли свой авторитет и восстанавливали свои позиции. В деловом и политическом сообществах они оставались рукопожатными, даже несмотря на обвинительные приговоры. Такие примеры в Новосибирске есть и среди политиков, и среди чиновников, и среди бизнесменов.

Понимаете, есть очень распространенное мнение (в том числе его активно транслируют многие юристы, правоохранительные органы): если ты попал под какое-то уголовное дело, то сиди тихо, не отсвечивай, не привлекай внимания, а то будет еще больше проблем, навлечешь на себя дополнительные беды, сидеть будешь менее комфортно, и сядешь точно, а так, может быть, мы еще что-то порешаем. Во всех кейсах, которые заканчивались репутационными победами, информационная стратегия строилась прямо противоположно. Герои скандальных историй, которые последовательно доказывали свою невиновность и убедительно, публично строили свою защиту, даже получив какие-то приговоры, все равно сохраняли свою репутацию и имели возможность перезапустить свою карьеру по завершении этих проблем с правоохранительными органами.